— Дитятко, голубчик, Свет над тобою! то, верно, у тебя молодецкое сердце расходилось.
— Сердце? а что сердце? — произнес горестно юноша, приложив руку к груди.
— Сердце мотыль, говорят, — отвечал Мокош. — Да ты не пугайся, голубчик, небось просит оно, вишь, воли.
— Ну, я дам ему волю.
— Не вынешь, друг, из недра.
— Выну!
— Вынешь сердце, голубь, душа вылетит, умрешь.
— Умру? а тогда не будет колотить, томить…
— Вестимо, сударь, в гробу мир.
— Ну, умру! — отвечал обрадованный юноша. — Да как же умирают, дедушка?
— Ой ни! полно, дитятко! уродился ты пригож, поживи, полюбись красным девицам.
— Девицам? что прилетают сюда хороводы вить?.. что ластятся? что мотают нитки у бабушки?.. нет, не хочу их неговать, не хочу целовать в синий уста и в тусклые очи!.. не тронь их, чешут на голове зеленую осоку и крутят хоботом, словно сороки.
— Бог свят над тобою! — произнес Мокош. — С хоботом ведьмы Днепровские, а не красные девицы. У красной девицы уста — румяное яблочко, русая коса — волна речная, очи — светлый день…
— Не ведаю таких, такие ваши людские, а Она говорит: людская девица недобро, да кабы Он не сеял им раздора, да зависти, да не берег их соблазном, то быть бы им…
Вихрь свистнул над ухом Мокоша.
— Вот что… — продолжал юноша. — Так говорит Она: люди, что родным отцом называют да родной матушкой, меня прокляли, а Она взяла меня да взлелеяла.
— Бог свет над тобою, голубчик, бабушка твоя обмолвилась, урекания творит…
— Не ведаю; а не велит Она любить людей, а я тебя полюбил, дедушка; а как ты про своих красных девиц речь ведешь, так и тихнет на сердце. Покажи мне свою красную девицу, может, ты правду молвил.
— Изволь, — отвечал Мокош, — покажу, да еще Княженецкую; приехала из Царьграда девица, младшая, живет в красном дворе, в зверинце. Князь наш Светославич Ярополк берет ее женою.
— Ну, идем, идем! — вскричал юноша. — Скоро, скоро, покуда нет ее, Она не пустит.
— Идем! — сказал Мокош.
Юноша побежал под липку, снял с ветки кушачок красный, узорчатый, опоясался; надел на голову шапочку, шитую с собольей обложкой, откинул кудри от очей, расправил их по плечам, голубые очи засветились радостью, ланиты разгорелись полымем.
"Словно Князь Володимер!.. тый мало старее", — думал вслух Мокош.
Вот идут Займищем.
Торопится юноша; пыхтит Мокош, подпираясь костылем.
— Сударик! — говорит он.
— Что изволишь? — спросил юноша.
— Слыхал ты про Киевскую ведьму? — Уж не ведьма ли Она, что вскормила, сударь, тебя?
— Ох нет, не ведьма; не ведьмой кличут.
— Не ведьмой?.. Ой?
— Просто Она.
— Дивись! чай, страшенная! чреватая, полноокая, кобница хитрая?
— Не ведаю, — отвечал юноша, торопясь идти.
— Уж то, сударь Боярич, то ведьма!.. уж ведьма, коли людям не кажется!.. Ходит, чай, метелицей, вьюгой вьет; по лесам да по лугу злое былье собирает; строит ведьство, потвори, чародеяние, зелейничество… аль нападет, ровно зубоежа… аль скоблит, ровно грыжа, аль умычку творит красных дщерей со дворов Боярских…
— А где та ведьма? — спросил юноша.
— А вот то-то того и пытают, сударь Боярич, чуешь, молвит слово-скать живет ведьма у Днепра, в недобром месте под осиною. Пагуба, дивись! а сотворила чудо над Владычьним старым родом; ведаешь, было: Вещий Влады-ко пошел на воду мыть малого Божича, госпожу златую… то еще было при Ольге Княгыне, а Княгыня была у Царь-града, а то был день праздный Купала; а жрецы шли на Днепр, несли мыло да ширинку узорочную, да лохань златую великую, да на лошках златых великих златую, сыпанную жемчугом одежду, да гребень, да елей на умащенье. А людьем, на берегу, ставили столы браные, и корм, и сологу, и рыбу, и мед, и пиво на пир великий; а пришли людье на Днепр, а Вещий принял золотую госпожу, моет мыльнею… глядит… на волнах чюдо какое! лежит девица, всплыла из пучины, лепая, красная, распрекрасная!.. спит!.. Владыко завидел ее, да и уставил очи, уставил очи, да и ронил Божича в реку; Божич канул, да и пошел на дно. А Владыко не ведает, что творит, да и покрыл полою белой ризы; а девица русая, белая, словно из мовни, спит себе, любуется устами; а ланиты — день румяной, а лоно — две волны перекатные, а вся пышная, снежная, пух лебяжий. Вещего обдало пожаром… сором, да и только! Берет он девицу на руки тихо. "Подайте — говорит… а сам трусится, — подайте покров поволочитый!" — говорит да кутает девицу в ризу, не зрели бы люди. Подали покров поволочитый; окутал девицу в одеяло, несет, обливается градом, чуть дух переводит; а жрецы за ним следом, да поют, величают Божича. А величают они так.
Тут Мокош затянул сиповатым голосом:
— Так спевали жрецы, а Владыко Вещий идет во храм Господский весь не свой… а зной градом с чела выступает; а велит никому идти в хором, кроме причета, на то воля Госпожи, говорит. А причет ставит на место над стоялом небо, а Владыко Вещий закидывает завесу да велит всем прочь идти, а девицу кладет на золотую подушку, а распахнул Вещий ризу…
Тут Мокош остановился, приставил костыль к левому плечу, снял шапку и, улыбаясь, почесал голову…
Юноша также остановился, рассказ Мокоша о деве привлек его внимание.
— Ну, дедушка, что ж, как распахнул Вещий ризу?
— Хэ! — произнес Мокош, улыбаясь, и потом, приложась к уху юноши, молвил шепотом: — Ровно голь гола!
Юноша нисколько не удивился. Мокош продолжал вслух:
— И проснулась, очи ровно два светила небесных лучи бросают. "Где-сь я?" — говорит; а Владыко молчит, онемел да вперил очи на девичьи красы; а ей студно стало, набрасывает долгие русые косы на белые перси, а вся такая ласная!.. а Вещий — так его и бьет грозница — распылился, накинулся, словно канюк[7] на голубицу; а она хвать его за седые власы, словно коня за гриву, да и вскочила на выю; вези, говорит, на широкий Днепр! да и начала гонять по хороми, бьет долгой косою по хребтам. Ровно как на дыбах, носится Владыко, кружит коло стояла святого, а бежать вон не смеет: студно народа; а люди, весь Киев стоит у дверей хоромных, ждет, покуда откинет дверь Владыко, человать бы Божичу; а двери не отчинаются, а с Днепре летит тьмущая стая сорок… То, видишь, все русалки, дщери великой ведьмы, что хобот в три пяди, украли сестру молодшую. Осели всю хоромь, трескочут, бьются в окончины, тьма-тьмущая, туча черная! "Ох, недобро!" — молвят люди; гремлют, ломются в храмину — нет ответа. А в ту пору в хороми был хоромный отрок, звонарь; а той был на звоннице, вверху; а слышит в храме громоть, стук, сошел книзу, озирает из притвора, а в хороми красная дивная девица ездит на Владыке, ровно на коне, косой погоняет, а власы ровно риза шелковая расстилаются, а с чела Владычнего зной градом сыплет. "Ох, — мыслит отрок хоромный, — размыкает Владыко красную девицу!.." а как поравнялся Владыко с ним… а хоромный отрок видит у девицы хвост словно у сороки колышется; он за хвост, а хвост, до пера, весь в руке остался. Вскрикнула девица, опали у девицы руки, рассыпалась коса до земли, запутался Владыко в косе, грохнулся без памяти оземь, и девица ровно пуховая покатилась — лежит, ровно уснула. А народ ломится в двери, гремит грозою… "Ох, горе великое!" — думает отрок хоромный, да и ухватил девицу поперек…
Note7
Ястреб. (Прим. Вельтмана.) Так называли филина или полевого коршуна с неприятным криком (отсюда — канючить). — А. Б.