Отец рано уходил на работу, поздно возвращался, даже в выходные за ним приезжала "Волга", иногда оставлял записки для сына, что вызывало у Петра нервную дрожь. Добрый отец в записках требовал, приказывал, угрожал наказанием. Даже сейчас, столько десятилетий прошло, Петр почувствовал тревогу и потянулся за корвалолом. В изнеможении лег на диван, закрыл глаза, но успокоение не приходило. Еще бы, сколько лет искал.
Отца давно уже нет, ушел из жизни в девяностом, за год до получения синего паспорта с трезубцем. Он умер, а папка пропала. Так думал Петр, у матери не спрашивал, она перестала с ним общаться. Пятнадцать лет после смерти отца жили рядом и не разговаривали.
Заныло в груди, он знал, что начавшаяся боль так просто не пройдет, с трудом поднялся, нашел на столе валидол, посмотрел в окно: снег опять пошел, густо так, дул сильный ветер, и снежинки неслись параллельно земле, будто на санях промчалась Снежная королева.
Свет от фонаря у соседнего дома давал возможность свободно передвигаться по комнате, но не читать.
Ему нужны были деньги, сколько помнил, после выхода отца на пенсию всегда нуждался в деньгах. Поэтому упорно искал эту папку. Но после смерти отца мать запретила ему входить на их половину. Было, что уж тут, пробил потолок в комнату, матери не было дома, вроде как ошибся, хотел на веранду, шум подняла, приехала милиция, даже журналистка из городской газеты. Вышла статья, Петр с трудом уговорил не упоминать его фамилию.
Когда мать заболела, к ней приходила Зина, приносила козье молоко. Она же вызвала скорую. На следующий день Петр позвонил в справочное больницы, ему объяснили, что у матери онкология, ей вывели кишку наружу, требовался уход. Елена отказывалась, потом согласилась, вдвоем пришли в больницу, мать увидела их и закричала: "Уходите, немедленно, убирайтесь! ", - отмахиваясь руками, как от назойливых мух. Больные в палате с любопытством смотрели на них.
Медсестра посоветовала не приходить, не волновать больную, заплатить немного нянечке, она сделает как надо. Денег не было, пришлось просить у Алисы.
Приехала Тамара, его сводная сестра, кто-то из соседей ей написал, может, Зина, привезла мать из больницы и ухаживала за ней еще полтора года. Иногда встречались в начале лестницы у забора, отделявшего участки. Тамара вывешивала белье, сквозь густую сетку ее губы просматривались нечетко, слова не прочитывались, он только кивал ей.
Иногда встречались на улице, он улыбался и ускорял шаг, чтобы не увидели Елена с Алисой.
Тамара на редкость некрасивая: крупная, большеголовая, с маленькими зеленовато-серыми глазками и копной смоляных волос, но очень добрая. Ее мать Александра, гражданская жена отца, была красавицей, внучка Саша - повторение бабушки: стройная, тонколикая, с русыми длинными волосами и пристальным взглядом темных глаз.
Александра несколько раз приезжала с маленькой Тамарой к ним в Нижний Тагил. Петра она не замечала, правда, и на Тамару мало обращала внимания, а он злорадно подмечал, что зубы у нее желтые от курения и крепкого кофе, ноги тощие, и рот некрасиво кривится, нервное, - объясняла мать.
Тамара и ее дочь Саша приезжали на юг, жили у них, ни у той, ни у другой никакого сходства с отцом, голубоглазым шатеном, поседел рано, в сорок лет.
- Дед, Тамарка не твоя дочь. Хочешь, я с ними быстро разберусь, - предложила Елена.
Глухой отец услышал, раскричался, Елена не нашлась, что ему ответить, не ожидала такой реакции, махнула рукой, живите как хотите.
Когда Тамара приехала ухаживать за матерью, Елена с Алисей напряглись.
- Ты сын, а она кто? Никто, чужая, гони ее прочь, - возмущалась жена.
Алиса поддакивала:
- Приехала на все готовое, теперь старуха на нее завещание напишет. Она что, дом строила?
- Ты тоже не строила, тебя тогда не было, - огрызался Петр и уходил в мансарду, чтобы не видеть злых женщин.
Грудной голос Елены еще можно терпеть, но дочь сжимала челюсти, втягивала губы и вопила так, будто ее тащат на живодерню. Пробивала любые заглушки в ушах.
Мать не дожила полугода до девяноста лет. Хоронили ее из морга, у гроба собрались соседи и проводили в последний путь. Елена ни в морг, ни на кладбище не поехала, чтобы не встречаться с соседями, просидела все похороны дома.
На кладбище Петр держался возле Тамары, отстраненно наблюдал и ничего не чувствовал. В кафе, где собрались на поминки (из родных только он с Тамарой, Алиса отказалась), также отстраненно наблюдал, как быстро сметались со столов выпивка и закуски. Слишком долго враждовал с матерью, чтобы жалеть о ней. Жалость пришла на следующий день, к себе, накатила тоска, и он, закрывшись в мансарде, рыдал как ребенок.
Тамара оставалась на девятины, вдвоем сходили на кладбище, потом Петр пришел на родительскую половину. Никто из соседей не явился, Елена порывалась пойти, но Петр не захотел, боялся скандала.
Слуховой аппарат взял с собой, но не воспользовался, рядом с Тамарой ему спокойно без слов. Тихая, услужливая, с восхищением смотрела на него, что бы он ни делал. "Ты, Петечка, самый талантливый, кого я знаю, из эпохи Возрождения, художник, писатель, музыкант и еще стихи пишешь".
Писал, но не сохранились, а ведь Тамара просила, она бы сберегла.
Стол был щедро накрыт, вино, закуска, родительский фарфор, хрустальные бокалы. Петр был голоден, Тамара знала, положила две котлеты с пюре и сама открыла бутылку вина. Он ел, она смотрела на него и пила, не закусывая.