При ней открыл книжный шкаф: на нижних полках должны быть отцовские папки. Но их не было, только дерматиновая, в которой хранилось завещание отца, на тетрадном листе, подписались свидетелями мать и соседи, Вера с Саней. Две комнаты отец завещал любимой жене. Никакого памятника, только доска с датами рождения и смерти и в изголовье посадить рябину. Мать даже ездила в Никитский ботанический, а до этого на Урал к приятельнице, собственноручно выкопала в лесу. На границе задержали, нельзя с саженцами, пришлось показывать завещание, брала с собой, пропустили. Но ни уральская, ни из ботанического сада рябина не прижилась.
В папке не оказалось ни завещания, ни фотографий, он нашел только в боковом кармане пачку пожелтевших бумаг, При Тамаре читать не стал, только мельком взглянул на машинописный текст.
- Ищешь завещание? Его нет, тетя Мура слышать не хотела, умрет, путь сами разбираются.
Петр обрадовался, Тамара молодец, он в ней не сомневался.
- Ты не помнишь, куда делись папки? Толстые, плотно стояли на полках.
Отец почти каждый вечер записывал в тетрадях, блокнотах, на листах все, что приходило в голову, что происходило днем, что выныривало из глубин памяти, разговоры с женой, сыном, зарисовки о погоде и перевранные строчки стихов Некрасова. Поток сознания, река длиной в долгую жизнь.
Когда еще с отцом были дружны, Петр рылся в папках, искал записи о себе, интересно было читать, нашел даже квитанцию из прачечной за тридцать восьмой год, много чего нарыл.
Тамара как-то странно посмотрела на него:
- Разве ты не знаешь? тетя Мура все отцовские дневники сдала в макулатуру после его похорон в обмен на туалетную бумагу. Эта осталась, потому что дерматин не принимали.
Назвать его состояние разочарованием было бы неточно, он испытал ужас, как будто мать убила отца.
- Тебе плохо? Сердце? Может, скорую вызвать? - испугалась Тамара и схватилась за телефон. Он движением руки остановил ее, - Не сердись на мать. Ведь понять можно, тело отца лежало в морге, платить нечем за похороны, вы были в ссоре, ты же помнишь. Отец ей давал немного денег, и она думала, что складывает себе на похороны в эту папку. Позвонила мне, и я выслала, сколько надо было. Не в осуждение тебе. Я не вмешивалась в ваши отношения. Жаль, конечно, что она все обменяла на туалетную бумагу.
Про историю с денежными переводами знала вся улица. Отец лежал в морге, а мать, воя и причитая, жаловалась всем, кого встречала, что вместо денег нашла корешки переводов и фотографии Тамары и ее дочери. Ведь Федор знал, что у нее никаких сбережений нет.
Тамара отдала Петру ключ и уехала. Ничего не взяла, ни серебряные с позолотой рюмки, ни хрусталь, ни золотые обручальные кольца, хранились в красной шкатулке вместе с медалями, куда Петр давным-давно прятал заначку от жены. И еще там лежали малахитовые бусы, из настоящего уральского малахита, не африканского, с голубоватым оттенком, а ярко-зеленого, цвета сочной травы.
Папку принес в мансарду, но был июнь, время отпусков, вставал рано и шел на пляж с граблями из детского магазина, выискивал в песке потерянные предметы. Улов за лето был впечатляющим: золотые кольца и серьги, кошельки с деньгами, а сколько полотенец оставляли, удивительно, дочь умела им придать товарный вид, правда, забывала вернуть ему обещанные проценты. В сентябре хватился папки, искал долго, решил, что случайно выбросил.
Тарелочка с голубой каемочкой
Ночь была неспокойная, находка взбудоражила, болела нога, в голову лезла всякая чушь. Вспомнил, как искал по городу пишущую машинку, нашел в комиссионке портативную "Москву" в плохом состоянии, пока вез в троллейбусе, отпали некоторые буквы, пришлось приклеивать. Дочь умела печатать, учили в школе. Дед платил ей, но все равно увиливала, непонятные слова, предложения на полстраницы. Елена спрашивала, что дед ей надиктовал, Алиса пожимала плечами.
Отец устал ее уговаривать и нашел машинисток в бюро добрых услуг, в пятиэтажке через дорогу. На первом этаже ателье, пункт приема белья в стирку, химчистка и другие мелкие услуги, включая распечатку текстов. Он был уверен, что добьется, завод ему выплатит миллион за открытие века в металлургии. "Такое время, перестройка, заплатят, даже не сомневайся, как минимум миллион, если не больше", - отвечал он матери, когда она злилась: денег нет, а он на ерунду тратит, занялся бы чем-нибудь полезным, огородом, например.
Он не мог уснуть от холода, в окно задувало, показалось, что уже утро, с трудом поднялся, зажег свечу, попытался читать, слова расплывались. Пока возился с папкой, искал очки, стал впадать в дрему, воткнул беруши, на всякий случай, если жена начнет выстукивать по трубе похоронный марш.
Что-то снилось, запомнилось обрывками: мрачное небо над серой панорамой города, под ногами лужа, Вера, закутанная шалью, с темным лицом, подметает дорожку к туалету. Хотел спросить о здоровье, шагнул и запутался в бельевых веревках между столбами. На веревках болтался ассортимент скучных хозтоваров, которым торговала дочь. "А как я должна сушить стиральный порошок?" - злилась она. И вдруг все изменилось: порошки исчезли, а вместо них заяц повис на прищепках за длинные уши - игрушка из глубокого детства.
Живой заяц скакал по снегу. "Стреляй же!" - закричал отец, - "Да стреляй же!" Он нажал курок и почувствовал удар в плечо, чуть не упал. "Кто ружье так держит". - "Ты сказал, стреляй, а не объяснил". Плечо долго болело.
У зайца были длинные уши и пушистый хвост, пришитый к голубым штанишкам, клетчатый пиджак, и розовый бант на шее. Черные бусины глаз, вышитые красными нитками нос сердечком, лучеобразно расходящиеся усы и скобка рта, - мордашка напоминала дворового Бобика. Со временем швы на одежде расползлись, выглядывала серая вата, мать зашивала, конечности усыхали и укорачивались, заяц заваливался.