"Надо бы по-другому, не получилось, не сумела", - огорчалась мать.
"Мура чего-то не сумела, - смеялся отец, - никогда такого не было".
Зайца сшила Роза, соседка по коммуналке, вдова с дочкой Лидой, ровесницей Тамары. Муж рано умер от ран, полученных на фронте. Долго болел, Роза купила корову, думала, выходить его парным молоком, не вышло. Петр только раз пил такое, когда с другом отправился в Сибирь за кедровыми орехами и упал с дерева. Он лежал в темной комнате, шаман поил его чем-то горьким, пахнущим полынью, кто-то постучал и донесся певучий женский голос: "Я молока принесла". Шаман вышел, вернулся с банкой парного молока и поднес к его рту. Выпил все, запомнил вкус, однажды встретил пастуха с коровами чуть ли не в центре города, тот сказал, что за парным молоком очередь из постоянных покупателей.
Роза носила суконные юбки, серую арестантскую фуфайку и цветастые платки, покрывавшие черную с проседью косу короной. Платки спадали, волосы выбивались из косы, она казалась ему ведьмой. Такую же корону, но ярко-рыжую, аккуратно уложенную, носила мать.
Лида страдала эпилепсией, и когда с ней случался приступ, Роза встряхивала ее как игрушку. Мать считала, девочка заболела, потому что Роза била ее по голове.
Родители оставляли его с Лидой и уходили в кино, новых фильмов не пропускали. Однажды Лида подожгла метлу и стала читать поэму "Руслан и Людмила". Загорелись волосы, ей повезло, в коридоре стояло ведро с водой из колодца, успела окунуть голову. Но огонь опалил кожу, она зажала ладонями уши и дико закричала, трясясь и извиваясь, будто все ее тело - сплошная боль. Крик внезапно оборвался, позже, когда он увидел картину Мунка, поразился сходству с Лидой.
Он устал лежать в одной позе, попытался согнуть колено, но почувствовал сильную боль. Нашупал на полу рядом с бутылкой воды лекарство. Ибу...ибу...профен. Петины таблетки - называл Саня, после того, как помогли его от зубной боли. Первая таблетка за всю жизнь, - врал он, а Вера хитро улыбалась.
Боль утихла, Петр задремал и увидел, как живой зайчишка с поджатой лапкой превратился в скрипичный ключ. Протянулись семь струн, на них повисли кубики с буквами. Попытался привести в соответствие ноты и буквы, но струны задергались, и кубики попадали в траву. Сверху донесся гул настраиваемых инструментов, из какафонии выделилась мелодия. Это был вальс Гуно, первое произведение, которое он отбарабанил на рояле. На вальс не похоже, - поморщилась учительница музыки после его выступления на школьном концерте. Кроме нее никто не заметил. Он был доволен: не сфальшивил, сыграл бойко и без нот, ему аплодировали. И никто не заметил, как перед выходом услышал свою фамилию и запаниковал, но сбежать не успел, после толчка учительницы музыки вылетел на сцену, чтобы не упасть, сел за рояль и успокоился. Это важно, что упокоился, - потом объясняла матери учительница музыки.
Небо на востоке посветлело, он вытащил из папки листы, посмотрел на последнюю страницу, сто сороковая, крупно рукой отца написано: " Тамара и внучка Сашенька! Этот труд я посвятил горячо любимой Александре, она бы сейчас поддержала меня в готовности участвовать в революционной перестройке страны! Давно пора! И на нашей улице праздник!" И дата: 88 год, за два года до смерти.
Внучка Сашенька, - отец гордился внучкой, редкая умница, через поколение проявились его гены. В последнее лето, когда Петр еще общался с отцом, она приехала одна без Тамары. У нее оказались способности к живописи, Петр уточнял: скорее желание рисовать. Она грелась на южном солнце, плавала в море и писала в подарок дедушке Федору картину: лилово-розовые пятна, называя их ирисами.
У отца была катаракта, вряд ли что-то различал, но картину хвалил. Петр сказал, что цвета никакие, композиция хромает, но после ее отъезда, чтобы не напрягать и без того напряженные отношения.
Обидно, что к Алисе отец был равнодушен с первого дня ее рождения. Он дремал в кресле на солнышке и когда услышал, что у него родилась внучка, особых чувств не проявил, кивнул и продолжил дремать. Петр вынес бутылку шампанского, он выпил бокал и опять впал в дрему. Вечером в очередной общей тетради с коричневой обложкой сделал запись о рождении наследницы.
Если Тамара и заглядывала в папку, до последней страницы не дошла. А ведь это завещание ей и ее дочери. Не тот листок в полстранички, вырванной из тетрадки: завещаю все любимой жене Марии, и дальше указания посадить на могиле рябину и никаких памятников. Памятник ему - вся его героическая жизнь.
Алиса уже работала, соображала, что к чему, заказала ключ от бабкиного замка, элементарно, - хвалилась она. Елена по субботам следила из-за занавески, и когда мать уезжала на барахолку продавать вещи, пенсии не хватало, они вдвоем пробирались в ее комнаты и рылись в ящиках. Алиса наткнулась на этот листок. "Этот прибацанный дед с прибацанным завещанием", - прокомментировала она, узнав, что дед о ней и не вспомнил. О нем тоже не вспомнил.
Справедливость восторжествовала, старику не хватило ума написать посвящение в самом начале. Как же, все им написанное будут взахлеб читать, от корки до корки.
Хотелось выпить, на трезвую голову тяжело возвращаться в такое прошлое. Вина оставалось немного, на треть стакана, он долил воды. Пересел в кресло так, чтобы не дуло от окна и можно было легко дотянуться до стакана с вином, и прочитал на первой странице: " Я, ветеран комсомола с двадцать восьмого года, ветеран труда с девятьсот семнадцатого, ветеран партии с тридцать восьмого, рационализатор с тридцатого, констатирую и документально доказываю, что в стране революционная перестройка не начата. Доказательством начала будет выплата мне компенсации в размере миллиона (1 млн рублей) в связи с вышеизложенным. Поясняю по пунктам: комсомолец - коммунист - рационализатор.