К оврагу надо было идти сосновым лесом. Хотя лесом трудно назвать высаженные в ряды деревца, выросшие вширь, а не ввысь, как на Урале, но теперь его нет, вырубили, построили дома с высокими заборами.
В первые годы супружества с Еленой в овраге отмечали праздники, жарили шашлыки, ели и запивали вином. Со временем туда стали свозить мусор, можно найти стоящие вещи, и он целенаправленно искал стулья, пусть сломанные, можно починить, нашел табурет, покрасил, как новый, Ефим был доволен.
Табурет мешал, он не выдержал, сдвинул с места, попытался подтащить к двери, не смог, бросил у колонны, добрался до стопки блокнотов, взял за девятый год (случайный выбор) и стал перелистывать. Тогда с Ефимом много писали, часами сидели в штабе, благо, никто не гонял. Это было в центре, рядом с редакцией газеты "Красное знамя". Сейчас там магазин оптики с английским названием, ютился сбоку здания и поглотил весь первый этаж, включая "Красное знамя". А тогда они встречались почти каждый вечер.
Четкие записи Ефима заметно менялись, все слабее нажим и все размашистее буквы, рука двигалась почти по горизонтали, грозясь превратить строчки в сплошную линию. Из всех букв он выделял "П", вернее, отделял, неважно, где она находилась, в начале слова или в середине, торчала как виселица. "Ж" и "Щ" с невыразительной петлей почти не различались. "Ш" тоже мало отличалась от них, "пожалуй" прочитывалось как "пошали", - подсознательное желание.
Петр почувствовал дрожь, вспомнив, чем закончился для Ефима сегодняшний день.
Часть Ш
15 Цена жизни
Ночью от ветра открылась форточка, он промерз, лихорадило, как при гриппе. Согреться бы чаем, электричество было, но плита, как он ни тряс, как ни крутил, оставалась холодной. В раздражении снял тапок и носок со здоровой ноги, голой подошвой улавливалась характерная вибрация при ходьбе. Решил, что Елена одна, так спешил, что наступил на покалеченную ногу, боли не ощутил, обрадовался, скоро снимут гипс.
Елена пристально следила, как он спускался, как наливал чай из термоса с привкусом ягод, но молчала. Спросил про Ефима, должна знать, с утра обзванивает соседок. Выразительными жестами и движениями губ показала: что ему сделается, живой, скоро начнет бегать.
Хорошая новость, пусть смерть приходит неожиданно, но Ефим не заслужил, чтобы в образе полуголой Зои.
В ожидании, когда закипит вода в чайнике, исследовал холодильник, кроме пельменей ничего не нашел, стал заваривать зеленый чай и краем глаза увидел, как следившая за ним Елена неожиданно замахала и захлопывала руками по дивану, решил, обделалась, нет, громко говорила: "Сюда, ко мне!", - будто звала собаку, ах, да, предлагала спуститься, нечего одному сидеть на крыше.
Сидеть рядом с ней, чтобы поселить Алису в мансарде. Он замотал головой, прижал ладони к груди, понимает, что за ней нужен уход, Алиса справляется, но устает туда-сюда мотаться, - но нет, здесь ему душно.
Сказал и заторопился к себе, в ярости жена безудержна и про больные ноги забудет. Она резко приподнялась и протянула конверт, нет, письмо, вскрытое, адресовано Дедлиху Петру Федоровичу, отправитель: Дедлих Александра Николаевна. Неужели с того света? Ах, да, внучка Александры, как он мог забыть.
Что ж, получил по заслугам, сам научил вскрывать чужие письма. При Елене читать не стал.
Письмо напечатано на компьютере:
"Здравствуйте, Петр Федорович! Жаль, что вы на мои письма не отвечаете. Надеюсь, что у вас все хорошо.
Я пишу натюрморты, часто путешествую, но все не могу до вас добраться. Да и путешествую недалеко, в основном по Уралу. Иногда срываюсь, сажусь в электричку и еду в живописные места в поисках Аленького цветочка.
До последнего времени жила одна, думала, уже поздно что-то менять в своей жизни, не было даже кошки, а сейчас мы вдвоем, его зовут Максим, он историк. Историю не понимаю, сплошные войны и революции.
Путешествие во времени не привлекало меня, но я с удовольствием слушала рассказы Максима о деревне, где жили его прадеды.
Максим мне рассказал всю родословную, но в деревне из родственников никого не осталось, все живут здесь. Время от времени он кого-то хоронит, бабушек, дедушек, теток. В основном, старух. Старики давно ушли из жизни. Потом долго рассказывает, кто, кому и кем приходится. А тут явился с очередных похорон, стал рассказывать, и тут дошло до меня, что ни умершая старушка, ни ее сестра, ни умершие раньше и живущие сейчас, в той деревне никогда не жили. Может, и деревни уже нет. Максим пожал плечами, какая разница, главное - память.
В тот же вечер в подпитии заявил, что он из благородных крестьян, потому что деревня пятьсот лет назад освободилась от крепостной зависимости. Даже я поняла, пятьсот лет слишком, он сократил до двухсот. И на том спасибо.
Фамилия Максима - Кузнецов, а моя Дедлих, наверняка холопская, так что поспеши любимая, пока я добрый, жена благородного тоже становится благородной. Я решила, что это шутка, или хуже - возрождение крепостного права, пока в его голове. Он извинился.
Дал мне читать Чаадаева, я поняла, что сам читал невнимательно, пропустил о холопах и свободных крестьянах. Мы привыкли считать, чем свободнее человек, тем счастливее. Но по Чаадаеву лучше в несвободной стране быть несвободным. Свободные хуже устроены, испытывают больше страхов, тревог, больше работают, им не до веселья.
Мысль понятна: не высовывайся, и будет тебе счастье. Но, думаю, мы не из таких.