Она легко перенесла телеса на диван, скинула кроссовки и легла к стенке, диван перекосился, Петр не удержался, упал на нее. Погладила его по спине, осторожно высвободилась, они обнялись и замерли, как когда-то много лет назад, уставшие и удовлетворенные. Захрапела, он легонько похлопал ее по животу. "А, что?" - открыла глаза, бессмысленный взгляд, - устает на работе, дома бесконечный ремонт, партийные дела, жаль ее. Встрепенулась, ой, Коцо ждет, без меня не уйдет, перелезла, не забыла погладить и чмокнуть в нос.
Не врет, на работу, для блядок другая одежда, обычно кожаная куртка, под ней нарядная кофта, юбка и остроносые сапоги. Носы загибаются как когти, ими пользовались электрики, чтобы взбираться на деревянные столбы вкручивать лампочки под металлическими тарелками - абажурами. У него тоже были такие, когда в восемнадцать лет ездил в тайгу за Тюменью, добытчиком, как называл сосед - охотник, - за кедровыми шишками. Но с когтями возиться быстро надоело, без них удобно с ветки на ветку прыгать. Допрыгался, свалился, благо, на землю, но ушибся головой, потерял сознание. Друг растерялся, побежал за помощью, чуть не заблудился в тайге, наткнулся на мужчину. Это был местный шаман, других врачей сроду не было. Шаман помог подняться, привел к себе, чем-то горьким напоил, Петр сквозь сон слышал бубен и монотонный голос.
На прощание шаман сказал:
- Кедр тебя сбросил, иди к нему, поднимись снова.
- А если я упаду?
Шаман промолчал.
Не полез, уехали с другом. Долгое время болела голова и со слухом были проблемы: высокие ноты еще слышал, а низкие - сплошное гудение. Матери кто-то подсказал: перерастет, все нормально будет. Отец вспомнили, что после скарлатины Петр тоже оглох, стал упрекать мать за легкомыслие, надо было лечить. Кому лечить, если педиатром работала женщина, в прошлом ветеринар, окончила сельхозтехникум. Мать просила, чтобы его освободили от физкультуры. Врач ответила: "Упал с высоты? Бывает. Не слышит? Ноги целы, нечего баловать, пусть бегает".
Слух вернулся, как и раньше, а кедровые орехи щелкали всей семьей перед телевизором, хватило до весны.
Сейчас и столбы бетонные и деревья неплодовитые. Сибиряки на отдыхе жалуются, кедр не плодоносит. Ему так и хочется сказать: спасайте, кто кроме вас, отдыхать потом будете.
Видения
Хельга проснулась ночью от свиста и грохота, испугалась, разбудила дочь. Та успокоила: где-то плохо закреплено железо, на крыше или на чьем-то балконе.
Но Хельга не согласилась, это знак судьбы, что-то случится, нехорошее. "Не придумывай, все лишь ветер", - проворчала дочь сонным голосом.
Не верит, а ведь знаки даются свыше, надо прислушаться, разобраться, к чему бы это, и не хихикать и не крутить у виска пальцем, как делает дочь, внучка повторяет. Счастье приходит тихо, с ангельской улыбкой, а несчастья - с шумом и грохотом, под барабанную дробь.
С утра почувствовала тяжесть в теле, как будто связали и засунули в тесную бочку. Мандраж, тревога, так бывает, когда она выпьет много крепкого кофе. Выглянула в окно: белым бело.
Снег засыпал город весь день без передышки. Проезжала мимо бухты на работу, над морем густой молочный туман - редкое явление в Крыму. Пассажиры маршрутки, и не только молодые, вытащили свои телефоны, кто звонил, кто снимал, равнодушных не было.
Накануне похолодания Хельга видела яркие полосы на закатном небе. Знающие люди не сомневаются - над бухтой время от времени зависают НЛО. Дочь смеется: "Зеленые человечки к тебе не приходили? Или у вас телепатическая связь?"
Дошутится, Хельга после ее слов бежит в храм поставить свечку. Благо, рядом.
Плохо спала ночью, теперь мучается на посту, в будке на уровне второго этажа, внизу двор, выложенный темно-красным гранитом, ровно укрытым снегом. В центре двора ореховое дерево. Переплетения веток и редкие листья тоже покрыты снегом, необычно для нашего климата, красиво как в скандинавских сказках. Мама любила их читать, любила снежную зиму, недаром имя Хельга.
Дерево окаймляет высокий бордюр из черного мрамора, сейчас он похож на сугроб квадратной формы.
Двор освещен, но не так, как раньше, только прожектор и тусклые лампочки над дверью в хозблок, попросту сарай, и над входами в бывший магазин канцтоваров напротив и в здание, к которому прилепилась ее будка.
Раньше была светодиодная подсветка гранитных дорожек, и все вокруг расцвечено желто-голубой иллюминацией, к чему этот недешевый праздник, Хельга не понимала.
Она засовывает окоченевшие руки глубоко в рукава куртки. Ноги тоже промерзли в сапогах с дырявой подошвой. Потрясла руками, постучала ногами, не помогло. Подвигаться бы, но пространство будки полтора на полтора метра, могилы роют куда шире. Здесь помещается только кресло и доска вместо столика, для журнала дежурств и стакана с чаем.
Только вздремнет и тут же скатывается на пол, - сиденье неустойчивое, кренится то вбок, то назад - вперед, утром выбираешься, спина болит, ноги с трудом передвигаются, как старуха, а ведь еще не на пенсии. Когда устроилась сюда, неустойчивое компьютерное кресло уже было, притащили сторожам, жалко выбрасывать. Просили нормальный стул, но чтобы вынести кресло, надо его разобрать на части, иначе через узкую дверь не пройдет. Но ведь как-то втащили. Ира, жена владельца "усадьбы", отказалась менять, на ваши задницы не напасешься. Действительно, женщины в теле, особенно Зоя.
Сменщица Надя ворчит: "Культурный центр называется, нас держат за собак". Но говорит тихо и оглядывается, боится, уволят, а на ее руках внучка. О дочери и зяте ее не спрашивают, знают, не ответит.