Елена нашла сходство с его матерью. Нет, не мать, актриса, кажется, Серова. Елена поверила.
Ему не хотелось, чтобы она знала правду. Хотя, что тут такого: молодая красивая учительница рано умерла. Да, был влюблен в нее и даже собирался писать роман, себя представлял Вронским, но Лев Толстой уже написал об этом.
20 Хмель
Кто-то коснулся плеча, папки рядом не было, он рывком сел и застонал от боли.
Над ним нависала Алиса в банном халате Елены, широко открывала рот, глухо доносились визгливые ноты, но слов он не понимал.
Дочь как в цирке, сделала реверанс, отступила, и ему явилась мрачная фигура в длинном, до пят пальто с капюшоном, закрывшим лицо. Он не до конца осознавал действительность и решил, что это сон, страшный, с вестником смерти, продолжение предыдущего сна, сколько будет еще серий? или это вторая и последняя? Но нет, еще рано, капюшон сполз с головы, и Петр увидел милое лицо Хельги. Где она такую хламиду достала, стариков и детей пугать.
Он засмеялся, Хельга заулыбалась, Алиса прижимала ладони к груди, старалась от чистого сердца, чтобы отец не грустил. Задержала взгляд на Мадонне, тоже засмеялась, ну и ну, сама пригласила, мир перевернулся, ледниковый период сменился глобальным потеплением.
Не ждешь, не надеешься, и вдруг такой сюрприз, много пропускает, будто читает книгу с выпавшими страницами. Он успокоился, вспомнил, что папку перепрятал.
Алиса не так плоха, как он себе рисовал, устает на работе, не всегда внимательная, но все такая же, не изменилась с тех пор, когда дарила "Мадонну" и праздничными вечерами играла на скрипке полонез Огинского. Он слушал музыку и гордился, что дочь в него, талантливая, у нее светлое будущее, - и это были самые счастливые моменты семейной жизни.
Дочь ушла, оставив на столе шампанское брют и черный шоколад Бабаевской фабрики. Приятный натюрморт при плохой погоде: за окном летала снежная крупа, серый день без надежды на то, что пробьются лучи солнца.
Из закуски от дочери салат оливье с запашком. От нее же самогон в бутылке с коньячной наклейкой, может, пригодится, пока убрал за диван. Хельга вытащила из сумки черствые на вид кексы с изюмом и бутылку белого сухого, вино - кислятина, не разбирается, что показалось милым.
Он взял ее руку, поцеловал ладонь и сказал: "Хеля подобна хмелю". Она по- девичьи засмущалась, что-то стала говорить. Попытался прислушаться к ее голосу, но аппарат сильно искажал. Все, больше не мог, заболели уши, снял аппарат и сказал, что слышит ее, только нечетко. Придвинул кресло к ней почти вплотную, очень хорошо, все довольны.
Она пила шампанское, отламывала кусочки шоколада, мило облизывала пальцы, он тоже пил, не забывая повторять: "Говорите - говорите".
Просто удивительно, как она вписалась в интерьер, еще никому из знакомых женщин не удавалось так уютно расположиться в старом порванном кресле, облагородив его, и даже неряшливо уложенные на стеллаже книги усиливали значимость происходящего с далеко идущими планами: долгими вечерами они будут читать, а потом любить друг друга.
В какой-то момент понял, что она забыла о нем и говорит сама с собой, перестал хмыкать, улыбаться, изображая активное участие. Но продолжал периодически кивать головой.
Она достала телефон и посмотрела на время, что же он, даму надо развлекать. Но как? Выручил Мунк, оказался под рукой, вернее, под диваном, только наклониться, пошарить рукой, и вот каждая копия в отдельном файле, так просто, а ведь искал недавно, не нашел.
Ей понравился красный плющ, да, да, есть похожее здание на улице Ленина, сталинка, стиль такой, послевоенная постройка, высокие потолки и избыток лепнины. Дом, разумеется, не такой, как у Мунка, но плющ темно-красный, точь-в-точь, сходим вдвоем, полюбуемся. Когда? Осенью, конечно. Далеко до осени? В начале мая он поведет ее танцевать на Приморский. Вы любите танцевать? Никакой реакции.
Она равнодушно перебирала файлы, Мунк не привлекал, да, согласен, сейчас бы чего-нибудь яркого, Кустодиева, мирискусников. Все есть, вернее, было, он оглядывал залежи бумаг, что-то показалось, приподнялся, но почувствовал, что опьянел. Увидел, как она потянулась к блокноту, написала четким крупным почерком: "Хочу петь". Он кивнул, и она запела. Догадался сразу: "Миллион алых роз" из репертуара Аллы Пугачевой, певица ее поколения. Он же вырос на классической музыке, попса и Высоцкий обошли стороной, даже Сергей не сумел увлечь ничем таким, только джазом.
Вспомнил, как подростком импровизировали с Мишкой в стиле регтайм, он на скрипке, Мишка на виолончели, много вечеров увлеченно играли, затыкали уши, чтобы не слышать друг друга, поворачивались спинами, чтобы не видеть движений смычков. Записывали на серегин магнитофон и потом восторгались, называя музыку гениальной. Прибегала мать и требовала прекратить какофонию. Соседу - охотнику нравилось, особенно под водочку.
Записи на допотопном магнитофоне пропали, слух потерян. "Мир управляется голосом. Но если не слышишь, то ты неуправляем, живи, как хочешь, разве плохо?" - утешал врач, предсказавший полную потерю слуха.
Кексы без чая не прожевать, он стал подниматься, Хельга взяла чайник из его рук, легко двигалась, почти трезвая. А он надеялся, что опьяневшую женщину уговорит остаться на ночь.