— Горная соль, — кратко объяснил старик.
Суть этого я понял позже. Скала, которая служила здесь задней стенкой жилища, замерцала при свете свечи. Это были кристаллы соли. Грубой горной соли. Первое, что старик сделал, — отколол пластинку и бросил в котелок. Я не успел оглянуться вокруг, как он уже накрошил грибов, порубил собранное зелье и развел огонь в печи. Пока готовилось варево, нарезал кружечками картошку и положил на горячую плиту. Картошку он достал из своего заплечника, а еще — бутылку масла, упаковку свечей, спички, инструмент, несколько книг. Вот и вся его ноша.
От печи и каганца потянуло обжитым духом. Мы поужинали в сенях. Старик тут же и постелил себе. А я лег в боковой комнатушке на лавке. После дневного перехода спал, словно камень. Хотя утром и чувствовал каждое ребро. Позавтракали тем, что осталось со вчера. Старик посолил и сдобрил маслом зелень. Пучки солнечного света играли на стене, и она переливалась, словно огромный бриллиант. Такую же соль я видел у него дома под кроватью. В моем взгляде, наверное, читался вопрос. Позже я привыкну к тому, что он будет их считывать глазами.
— Очень полезно дышать солью, — объяснил он. — И легкие очищаются, и для кожи защита, и рассудок светлеет. Соль дает прыть всему естеству (взбадривает все естество), укрепляет каждый орган. Почему говорят: носится как присоленный? Говорят, а почему — и невдомек. Соль не только замедляет старение, так она еще и взбадривает человеческую натуру, помогает выбрать правильное решение… Умник Илько знал об этом. Поэтому и прислонил свою хижину к соляной скале. Но постарел человек, вошел в годы. Тяжело стало одному здесь куковать. Спустился в дол доживать век, к дочери. Подворье опустело, но для меня стало хорошим приютом в моих летних "бродах" (путях, странствованиях), когда захочется подышать небом.
Я вышел во двор, окунулся в роскошь простора. Ничего здесь, на самой вершине горы, не мешало взору. А небо лежало прямо во дворе. Мне тоже захотелось "подышать небом". После соляной коморки здесь пахло кислым ветром. На все стороны сбегали вниз пестрые луга, не тронутые еще косами. И лишь далеко внизу жалось к самой кромке сосняка селение из десятка-второго подворий. Кое-где шевелились, словно кузьки, фигурки людей и скота. Мы были на самой верхушке, над всем миром. Среди такой красоты, что оставалось только дышать и молчать.
— Сколько мы будем здесь? — спросил я.
— Сколько эти птицы, — старик кивнул на стайку мелких птиц, которые кружились, словно мошка, в синеве неба. — Когда они улетят за теплом, тогда и мы… Чикотнями зовутся. Тоже любят высь. Единственные птицы, которые не боятся ястреба. Уничтожают его.
— Как? — воскликнул я удивленно.
— А так. Слетаются стайкой вверх и испражняются на ястреба. Крылья у того так и слипаются. Их разъедает кислота… Такое птичье коварство. Совсем как среди человеческого племени. Сколько между нами такого отребья, что одним только дерьмом и может победить того, кто сильнее…
Он неотрывно наблюдал за птицами. И взгляд его становился острым, как кончик спицы. Словно они что-то ему писали на небе. Тогда обернулся и указал пальцем вдаль:
— Видишь иглу мачты над сизой горой? Мы пришли оттуда. Глаз видит расстояние одного дня пешего перехода.
Я до слез всматривался, но ничего не видел. Да что там даль? Этот дед не единожды выхватывал гриб прямо из-под моей ноги или предостерегал, когда я чуть было не поскользнулся на мокрой тропинке.
Еще к полудню он вышел "в броды". Так называл прогулки за зельем. Возвращался с плахтой за спиной и говорил: "Кого кормит луг, у того твердый дух”. И приносил целыми охапками этот "луг" — зелье, коренья, цветы, ягоды, грибы. Мои опасения, что же мы здесь будем кушать, понемногу отступали.
На следующий день пришел к нам первый гость. На коне. Кляча была худая, а мужик в теле. Между собой они были похожи вытянутыми зубатыми ртами. Коню мешала узда, а человек не закрывал свой рот ни на секунду. Тарахтел без устали, заискивающе бегая татарскими глазками.
— С Илькового горба потянуло дымом. Я унюхал и понял: дед Андрей печет свой ореховый хлеб. И давай сюда, чтобы поклониться.
— Твой нос водит тебя за нос, — улыбнулся дед. — Хлеб я еще не пек. Жду, покудова принесешь от Бецы муку. Ржаную, молотую жерновами.