Я не заметил, как заснул. И, кажется, только закрыл глаза, как кто-то сильно дернул меня за ногу:
— Будя дрыхнуть, ваше высокородие, приехали!
Я вскочил, больно ударившись лбом о потолок. Горластая проводница заржала на весь вагон:
— Нервленный вы какой, ваше высокородие!
Поезд стоял. В вагоне копошились пассажиры, как потревоженные муравьи. Я взял свой чемоданчик и выскочил на перрон. На улице было раннее утро, было свежо и сыро и кисло воняло жженым углем.
Я растерянно озираюсь по сторонам и замечаю наконец, как сквозь серую толпу, навьюченную тюками и чемоданами, спешит ко мне она, Маруся Чаусова.
— Приветик! — кричит она издали. — А я уж беспокоюсь: вагон-то ты в телеграмме не указал!
И сразу становится мне хорошо, надежно как-то и даже весело. Такой уж она человек, Маруся: с ней, наверное, даже на необитаемом острове будешь чувствовать себя уютно и уверенно. Она тоже рада встрече: черные, с татарским разрезом глаза ее блестят, как омытые росою смородинки. Мы идем по утренним прохладным улицам Томска, и Маруся дает мне краткие толковые советы, будто прожила в этом городе всю жизнь.
— Если не будет места в общежитии, устраивайся на квартиру подальше от университета, лучше где-нибудь на окраине, — учит она. — Ездить далеко, зато дешевле. Если попадется свободная комната, договорись с двумя хорошими парнями, лучше из деревенских, на троих и снимете. Четверо — уже плохо, а двое — дорого будет. Обедать лучше в студенческой столовой, а завтракать и ужинать можно готовить дома, по очереди. Сходите на базар, купите, что нужно… К экзаменам начнешь готовиться — по ночам не учи, проку мало, лучше выспаться хорошо… Я ведь уезжаю завтра домой. Давно бы уехала, да тебя ждала…
Я верчу головой по сторонам, до меня плохо доходят Марусины советы. Мне очень нравится город, особенно старинные его улицы. Здесь много купеческих домов и лавок. Все они из красного кирпича, добротные и вечные, со сводчатыми железными, грубой клепки, дверями и узкими окнами. Около них — также же древние тополя и ветлы, с мускулистыми стволами, с кривыми мощными ветвями.
Попадаются и деревянные старинные особняки. Лиственничные венцы их потемнели от времени, словно нечищеная медь, а карнизы и оконные наличники украшены таким причудливым кружевом деревянной резьбы, что я невольно останавливаюсь и любуюсь, задрав голову. И гадаю: смог бы или нет вырезать такие же узоры мой дед Тихон? Пожалуй, смог бы, если б посмотрел…
— Нравится? — спрашивает Маруся таким тоном, словно показывает собственный дом.
Я киваю. Потом мы еще долго едем на гремящем, как рассохшаяся бричка, трамвае, — и вот он, университет! Строгое приземистое здание в буйной зелени кустов и деревьев.
Еще рано, и мы с Марусей бродим по университетскому саду. Чистые асфальтированные дорожки пролегают по аллеям, между ровными, аккуратно подстриженными деревцами, густая листва которых уже кое-где схвачена багрянцем или желтизною, но на дорожках непривычно чисто, ни листика, ни хвоинки, а от сырого асфальта пахнет варом.
Мы забираемся в самый глухой уголок сада за мелким овражком, по дну которого течет мутный ручей. Склоны овражка густо поросли кустами боярышника, бузины, шиповника, даже мелкими осинками и тальником. Здесь тихо и уютно. Задумчиво тенькает синица; крутясь на ветке, потрескивает алый осиновый листик. И пахнет холодной травою, грибной прелью, — живыми запахами земли.
Это меня успокаивает, почему-то приходит уверенность, что все будет хорошо…
2
И начались дни и ночи, которые слились в моей памяти в один сплошной кошмарный сон. Как я мог послушать Марусю и, готовясь к очередному экзамену, учить только днем? Ведь все лето, когда другие корпели над учебниками, я орудовал топором и даже не прикоснулся ни к одной книжке. Зубрить приходилось дни и ночи, оставляя для сна три-четыре часа.
Хорошо еще, что не пришлось искать квартиру: нам, на четверых абитуриентов, выделили крохотную комнатку в студенческом общежитии. Видимо, к нормальных условиях жили здесь по двое, а нам пришлось ставить койки по-солдатски, одну на другую.
В общежитии в разгаре был ремонт, воняло краской, олифой, известью, с утра до вечера в коридорах и комнатах стучали молотками, гремели бочками, пели песни и матерились.
В погожие дни я забивался с учебниками в глухой уголок университетского сада, в тот, за овражком, а ночами сидел в пустом и гулком коридоре. В университете прекрасная библиотека с читальным залом, но я не привык учить «на людях», — они меня отвлекали малейшим движением или шепотом, и получалась одна нервотрепка.