– Пжлста. Вы должны вытащить меня отсюда. Я в отчаянном положении. Я умру, если меня снова запрут там.
На девушке из Бирмингема, которая так радовалась покупке дешевых дисков в Бангкоке, был синий рабочий халат. Ее волосы стягивала сзади эластичная лента, парусиновые туфли были без шнурков. Мужчина, сидящий напротив нее, был первым англичанином, с которым она говорила за очень долгое время.
– Соня, у нас ушло две недели только на то, чтобы добиться свидания. Ты должна понять, что пока нет ни малейшей возможности вытащить тебя отсюда.
– Но… но… – У Сони в глазах застыл ужас и смятение. – Я… хочу… домой.
– Соня, у нас всего час на разговор. Соберись и поговори с нами.
Девушка с рыданиями упала со стула и начала кататься в ногах консульского чиновника. Она сучила голыми, покрытыми синяками ногами, словно беспомощное животное, – кем она в действительности и являлась.
– Соня, поднимись, пожалуйста! Возьми себя в руки. Если будешь так кричать, наше свидание точно будет прервано. Перестань кричать, Соня, успокойся, пожалуйста. Постарайся успокоиться… Прекрати, Соня! Хватить бить себя по лицу… Если ты поранишь себя, тебе больше не позволят с нами встретиться… Вот, садись на стул, Соня, прекрати себя бить!.. Вот так-то лучше. Молодец, дыши глубже. Сосредоточься на настоящем. Вот, вытри глазки… Молодец… молодец… умница.
Съемная квартира, Лэмбет
– Джесси! Ну же, Джесси! Хватит уже валяться. Ничего такого особенного я тебе не дал. Ну же, детка, нам пора работать…
Черные как смоль глаза медленно открылись. Черные с кровавыми прожилками.
– Ну вот, хорошо. Ты меня слышишь? Садись, детка, поднимайся с дивана. Должен тебе кое-что сказать. Видишь, какая у нас милая одежда. Юбчонка, майчонка, миленько, всё самое лучшее, ты будешь просто красавицей, как я и обещал. Сначала сними ту херню, которая на тебе надета. Зачем тебе джинсы, джемпер и дурацкое пальто? Ты нарядилась, как жалкая побирушка, детка, а не как сексуальная девица, которой ты должна быть. Ну же, снимай всё это сейчас же…
Джесси медленно приходила в себя. Он что, просит ее раздеться перед ним?
– Конечно, передо мной, ну разумеется, передо мной, а как же. Что? Стесняешься? Не смеши меня, детка, давай-давай, стыдливых девиц здесь нет, потому что они очень быстро с голоду помирают, ясно? Так что стаскивай с себя эти холерные шмотки, а я посмотрю, что у тебя за товар! Слышишь, сучка! Я хочу посмотреть, насколько ты чистая. Не хочешь раздеваться? Да кого волнует, что ты хочешь, девка, ты думаешь, меня интересует, что ты хочешь?
Она поплотнее завернулась в свое длинное пальто. Пытаясь вспомнить, где она. И кто она такая.
– Ладно, детка. Вот что я тебе скажу прямо сейчас, и повторять я не стану. Если будешь хорошей девочкой и станешь делать то, что я скажу, я прямо сейчас дам тебе еще одну вкуснятинку. Ну же, детка, еще немного медку в ручку, – и ты сможешь получить еще и еще, когда захочешь. Но если не перестанешь хлюпать носом, ныть, забившись в угол, и реветь, как невоспитанный ребенок, я из тебя отбивную сделаю, слышишь? Я так тебя отделаю, что тебя родная мать не узнает…
Тощая бездомная девочка начала плакать. Какая разница, узнает ее мать или нет. Мать предала ее. На самом деле у нее и вовсе не было матери.
– Хорошо, сука, ты меня сама вынудила! Вот! – Он легко сбил ее с ног. – Теперь слушай меня. Вставай с пола, мне тут кровь на полу не нужна, поняла, шлюшка? Хочешь, чтобы я тебе еще раз врезал? Сейчас ты встанешь и разденешься, или я сорву с тебя эти шмотки и потом тебя порежу, ясно?
Джесси встала на ноги и разделась.
– Так-то лучше… Хорошо. Очень хорошо. Миленько, да. Хорошо, Джесси… А теперь я вижу, что ты очень миленькая девочка, и тебе повезло, Джесси, потому что я тебе скажу, что еды бесплатной здесь не бывает, ни за что, и жилье нужно снимать за деньги, да, уж поверь мне, детка. Более того – конфетка в руку, которая тебе так понравилась, стоит очень дорого, и за нее придется платить. На самом деле ты уже мне должна за то, что получила, ты должна заплатить за приход, который был у тебя…
Одна рука Джесси прикрывала обнаженные груди, вторая тянулась вниз, к паху. Именно на этой руке Франсуа оставил след от укола; капелька запекшейся крови темным пятном выделялась на белой руке. Глаза Джесси расширились от ужаса… Это ведь был подарок, да?
– Что? Ты думала, что получила этот отличный золотой товар за бесплатно! Ты думала, я могу себе позволить раздаривать его? Ты что, тупая, или как? Ты прямо сейчас дашь мне денег, или не получишь эти замечательные новые одежки, что я купил для тебя и за которые, представь себе, тоже нужно платить. Эй, детка, если у тебя нет денег, ты в большой беде, в очень большой беде… Дело не во мне, девочка, а в парнях, с которыми я работаю. Я боюсь за тебя, очень боюсь. Они очень плохие люди, особенно когда эгоистичные неблагодарные шотландские шлюшки думают, что могут есть, спать и торчать за бесплатно, а платить будет Франсуа!
Джесси не могла вытирать слезы, не обнажив еще раз своей наготы, поэтому они просто катились по ее щекам и падали.
– Послушай, детка, вот что я тебе скажу. Мы можем всё уладить, понятно? Не хочешь, чтобы тебя порезали, и не надо. Если у тебя нет денег, то тебе придется работать, поняла? Повторяю, у тебя очень миленькое тельце. Много ребят любят тощих, испуганных, обдолбанных маленьких девочек. Они очень много заплатят за твой товар. И вообще, знаешь что? Поскольку ты должна мне за укольчик, я могу быть твоим первым клиентом, детка. О да, прямо сейчас.
Новый Скотленд-Ярд
Коммандер Леман впервые оказался в кабинете лондонского начальника полиции, самого высокого полицейского чина страны. Это был пик, самая высокая точка, до которой может дорасти полицейский офицер, – олимпийская высота, с которой тебе могут надавать по шапке.
Коммандеру Леману присесть не предложили.
– Мне не нравятся охотники за славой, Леман, – сказал начальник полиции без приветствия и даже не подняв голову от лежавших на столе бумаг. Он швырял свои реплики прямо на стопку разложенных перед ним аннотированных протоколов. – Я полагаю, что полицейский, независимо от ранга, является всего лишь частью команды. Конечно, он должен проявлять инициативу и думать независимо внутри группы, но снаружи он должен быть абсолютно анонимен. Особенно для средств массовой информации. Мой отец говорил, что имя джентльмена должно появляться в газетах три раза за жизнь. В день рождения, день свадьбы и день смерти.
– Я согласен, сэр.
– Правда? Неужели? Тогда откуда же, интересно мне знать, половина нации знает ваше имя, а, коммандер? Почему же я только сегодня утром получил полсотни запросов из СМИ по одному только вашему делу?
– Я расследовал случаи взяточничества в отделе по борьбе с наркотиками, сэр.
– Вы трясли грязным бельем столичной полиции перед народом, коммандер.
– Нет, сэр. Я не называл имен и не делал никаких особых предположений, и не буду этого делать до тех пор, пока не получу доказательства, а как мне кажется, я, возможно, никогда их не получу. Единственное, что я сделал, – обнародовал очевидный факт, что небольшое число офицеров полиции были подкуплены огромными суммами, полученными от торговли наркотиками…
– Вы сказали, что у вас нет доказательств. Как что-либо может быть очевидным без доказательств?
– У меня нет доказательств, что невидимая сила притягивает меня к земле, сэр. И всё же я считаю, что существование гравитации очевидно, иначе я бы просто отсюда улетел.
Леман знал, что говорить такую дерзость – просто безумие, но он никогда не терпел напыщенности, с которой держались власть имущие.
– Вы позорите имя столичной полиции. Более того, вы излагаете свое личное мнение по вопросам политики перед кем попало.
– Я отвечал на запросы члена парламента своего избирательного округа по вопросу национальной важности. Что я мог ему сказать, кроме правды?