Альве почудилось, будто она слышит внизу чьи-то шаги, но оказалось, что это океанский бриз захлопнул дверь на террасу. Она вернулась в малую столовую, взяла газету, которую уже пролистали мужчины. Сняв новые суконные туфли, положила голые ноги на стул, где обычно сидел Вилли, и принялась читать «Ньюпорт дейли ньюс», рассеянно накручивая на палец прядь своих рыжих волос. Альва знала, что теперь она леди, и ей не пристало совать нос в газету и теребить волосы, но ведь нужно же как-то скоротать время.
Она взяла ломтик тоста, густо намазанного сливочным маслом и малиновым джемом, но, стоило откусить от него, как лицо от подбородка до виска пронзила острая боль. Значит, она опять скрипела зубами во сне. Ее новая привычка. Порой по утрам она слышала, как щелкает челюстная кость каждый раз, когда она открывает рот. Но сейчас приятный вкус затмил боль. Джем был безумно ароматный, масло – как густые сливки, а тост воздушный и хрустящий – не то что плотный пресный ржаной хлеб, который она и ее семья ели на завтрак, обед и ужин просто для того, чтобы набить животы. На некоторые продукты Альва до сих пор не могла смотреть. К ним относились кукурузная мука, бобы, капуста и картофель. Они составляли основу ее питания на протяжении шести лет и все еще живо напоминали ей о поре ее полуголодного существования.
До того как стать Альвой Вандербильт, она была Альвой Смит, проживавшей в Мобиле (штат Алабама). После Гражданской войны, когда Альве было шестнадцать лет, мама ее умерла, а отец в течение года промотал все состояние семьи, довольно немалое по меркам не-Вандербильтов. И мир тотчас же отвернулся от внезапно обнищавших Смитов. Те, кто прежде называли себя их друзьями, теперь открыто чурались их, вычеркивали фамилию Смит из списка гостей, приглашаемых на барбекю и прочие светские мероприятия. Сестры Альвы, Армида, Дженни и Джулия покорились судьбе. Но Альва не смирилась. Альва отвечала ударом на удар: девчонку, посмевшую презрительно отозваться о ее немодном платье, повалила на землю в парке. Если на улице кто-то из знакомых игнорировал ее, она непременно их окликала: «Ой, Мэри-Лу, кого я вижу! Прии-вет! Прии-вет, Мэри-Лу». Беды и напасти всегда лишь укрепляли ее боевой дух. Она поклялась, что Смиты вернут себе былую славу. Это ее долг перед матерью.
До Альвы донесся шум. На этот раз это был не ветер, а действительно кто-то пришел. Она спустила ноги на пол, отодвинула подальше от себя газету и выпрямила спину. Вернулись Вилли с Ван Аленом, неся в руках колчаны с луками. Ветер растрепал темные волосы Вилли, задрав вверх маленький чубчик; щеки его порозовели на солнце. Голубые глаза щурились, привыкая к комнатному свету. Уголки его губ были опущены, но Альва видела, что он улыбается чему-то, что сказал Ван Ален.
– …я выиграл у тебя в честной борьбе, приятель, – говорил тот Вилли.
– Тебе виднее, – рассмеялся Вилли.
– Ну-ну, хорохорься, – хмыкнул Ван Ален, поправляя на глазу монокль. – Ты же у нас оптимист.
Альва улыбнулась, вспоминая, как на первых порах она была очарована акцентом Джеймса Ван Алена, пока не поняла, что британское произношение у него деланое. Да и монокль – фальшивка. Обычная стекляшка. Он год провел в Англии и домой вернулся близоруким британцем. Но она его не осуждала. В отличие от остальных, которые сами манерно имитировали высокий слог английских аристократов. Даже Альва, когда ей это было угодно, играла роль то красавицы-южанки, то, напротив, утонченной светской дамы, пересыпая свою речь французскими словечками.
– Вы, наверно, слышали, что рыбный пикник отменили? – спросил Ван Ален.
Альва показала ему открытку Мэйми.
– Жаль, что вас не будет с нами на пикнике миссис Астор.
– Вас пригласили? – Она бросила открытку на стол, надеясь, что ее фраза прозвучала не слишком грубо, но, увидев, как Вилли выгнул брови, поняла, что ей не очень удалось скрыть зависть. Хорошо хоть Ван Аллен как будто ничего не заметил.