– Пригласили, – подтвердил он. – Родители Эмили начинают оттаивать по отношению ко мне. Если повезет, меня посадят с ними за один стол. Это будет чудесно.
– Не унывай, дорогая. – Вилли наклонился и чмокнул жену в щеку. – Тебе же не нравятся морские моллюски.
Альва встала, пожалуй, излишне порывисто.
– С вашего позволения, мальчики, – она выдавила из себя улыбку, – я пойду поплаваю в море.
Взбегая по лестнице, чтобы переодеться, она услышала, как Вилли недоуменно произнес:
– Не понимаю, что на нее нашло. Она всегда говорит, что моллюсков не прожуешь.
Когда Альва поднялась в свою комнату, горничная выложила перед ней на выбор три фланелевых купальных костюма; к каждому прилагались шерстяные чулки и уличные тапочки. В шкафу висело еще более десятка купальников. А ведь было время, когда в ее гардеробе не нашлось бы и десяти платьев, не говоря уже про купальные костюмы. Альва выбрала комплект в черно-серую полоску. Она знала, что любой из них, намокнув, сразу начнет тянуть ее на дно – далеко не уплывешь. Ее это ужасно расстраивало. Мужчинам не было нужды прятать под одеждой каждый пятачок своего тела. Купальные костюмы не сковывали их движений, а она в своих купальниках в лучшем случае могла просто помочить ноги.
Альва попрощалась с Вилли и Ван Аленом и отправилась на пляж. На обсаженной деревьями улице ей повстречалась небольшая компания нарядных женщин. Оживленно беседуя, они степенно вышагивали, держа над головами зонтики. Альва им позавидовала. Обычная прогулка с подругами. Как будто так и надо. Иногда она прогуливалась с женщинами из клана Вандербильтов, слушая их болтовню о детях и родственниках, которых она в глаза не видела, о семейных преданиях, касающихся Командора. Ей поучаствовать в разговоре не предлагали, и в их обществе она чувствовала себя еще более одинокой, нежели наедине с самой собой.
На пересечении проспектов Рагглз и Бельвю она решила пойти в обход и свернула на тропинку, что вела к скалам. Наскальная тропа представляла собой более живописный маршрут. Постепенно она становилась все более извилистой, местами даже опасной, так что приходилось искать твердую опору. Но Альва, в душе по-прежнему девчонка-сорванец, которая любила рыбачить, играла в гольф и по утрам делала гимнастические упражнения с булавами, не боялась трудностей. Придерживая на голове шляпу, она грациозно переступала с камня на камень. В ушах пульсировал рокот океана, размеренный, как биение сердца. Вдалеке за поворотом виднелись скалы – массивные глыбы из черного сланца и песчаника. На одной из них Альва заметила чайку. Та расхаживала по скале с моллюском в клюве, который она роняла и роняла на камни, пока створки раковины не раскрылись. Тогда птица принялась выедать из нее сочное мясо. Вилли Кей был прав: моллюски ей не нравились. Альва отвела от чайки взгляд и увидела молодую женщину. Та сидела на уступе скалы и, локтями упираясь в колени, прятала лицо в ладонях. На ветру трепыхались широкие лиловые ленты ее шляпки. Судя по позе девушки, она плакала.
– Эй вы там, наверху, что у вас случилось?
Женщина подняла голову, и Альва узнала в ней Эмили Астор. Красота девушки бросалась в глаза даже издалека, хотя лицо ее было заплакано, и Альва, как всегда, когда видела Эмили, снова подумала: «Господи, до чего же хороша!». Разве у обычного человека могут быть такие огромные темные глаза, прямой точеный нос, столь прелестные губы?
– Прошу вас, оставьте меня в покое. – Эмили опять опустила лицо в ладони, и ее плечи затряслись.
Альва прищурилась на солнце.
– Будьте осторожны, когда станете спускаться.
– Пожалуйста… просто оставьте меня в покое.
– Ладно. Хорошо. – Альва хлопнула себя по ногам и продолжала путь, удивляясь самой себе: зачем она вообще ее окликнула? Джеймс Ван Ален трижды представлял Альву и Эмили друг другу, и Эмили каждый раз говорила: «Рада знакомству». И Альва знала, от кого она переняла такое отношение. Ее мать, могущественная миссис Астор, всегда смотрела на Альву, как на пустое место, словно она не заслуживала и секунды ее внимания.
Казалось, пренебрежение окружало Альву со всех сторон. И так было всегда, с самого детства, сколько она себя помнила. Когда ей было четыре года, ее брат, тринадцатилетний подросток, умер от чахотки. Отец сидел в церкви и плакал, от горя у него тряслись плечи. Уткнувшись лицом в сгиб локтя, он громко вопрошал Господа, почему у него отняли сына, а не одну из дочерей. Подавленная Альва убежала из церкви и спряталась на хлопковом поле, где она хоронилась, пока Армида, не притащила ее в дом – чуть ли не волоком. После этого Альва на отца смотреть не могла, зная, что сына он любил больше, нежели ее саму и ее сестер, – если он вообще любил дочерей. Это был непреложный факт, но Альва отказывалась его принять. Дочь ничем не хуже сына. И она поклялась, что докажет это отцу, всем докажет. Не позволит, чтобы ее попирали, относились к ней как к человеку второго сорта. Но Альва опережала свое время. К таким, как она, мир не был готов. Мама наказывала ее за то, что она играла в таунбол и лазала по деревьям. Потом, из-за того, что они были бедны, ее лишили возможности присутствовать на бале дебютанток. Позже, из-за того, что она девушка, ей не позволили поступить в колледж и изучать такие предметы, как политология и архитектура. Теперь вот ей нельзя присутствовать на пикнике миссис Астор, но не потому, что она – женщина или недостаточно богата – просто, что называется, «недостаточно хороша» для них. «Недостаточно хороша» – вот и всё.[6]
6
Таунбол (town ball) – игра с мячом и битой, предшественница бейсбола, была популярна в Северной Америке в XVIII–XIX вв.