Мой отец был слишком болен, мать не хотела оставлять его на чужом попечении даже на минуту и вежливо отклонила предложение Люциуса прислать за ней частный самолет. Во всяком случае, так она объяснила свой отказ. Я втайне подозревала, что была причина посерьезнее: мать не одобряла мой выбор и то, каким образом дело дошло до свадьбы. Не то чтобы она знала подробности, но этого и не требовалось.
«Будь осторожна, Джоли Энн. История повторяется», — это было все, что мать сказала по поводу моего брака.
Поначалу я досадовала на то, что над моим скромным происхождением посмеиваются, но (повторяю, «но» в Нью-Йорке часто имеет решающее значение) вскоре выяснила, что не являюсь исключением. Мало кто в так называемом нью-йоркском высшем свете мог похвастаться безупречной родословной. Там было полным-полно бывших продавщиц, секретарш, стюардесс и даже женщин легкого поведения, которым, подобно мне, удалось заарканить богача. Я окрестила всю эту компанию «женами Цезаря». Положение мужей ставило их выше порицания, если не за глаза, то по крайней мере в лицо.
Величайшей болью моей жизни было то, что мы так и не завели ребенка. Я хотела, но Люциус категорически отказался — вероятно, потому, что уже имеющееся чадо было для него вечным источником разочарования. Так или иначе, стоило завести разговор о детях, как он принимал холодный и отстраненный, даже неприязненный вид. По его словам, он не желал брать на себя эту ответственность.
— Ее придется нести независимо ни от чего, потому что это наша плоть и кровь, — говорил он. — Вот доживешь до моих лет и поймешь, что детей нельзя просто «завести». Это задача всей жизни, а я совсем не хочу посвящать свою жизнь еще одному ребенку.
Я уговорила себя принести Люциусу эту жертву и утешалась довольно абсурдной и ошибочной мыслью, что бездетные супруги дольше сберегают свежесть чувств.
Тем не менее жизнь была ко мне добра. Даже вступая в «бальзаковский возраст» (нелегкий период для любой женщины), я называла себя счастливой. После двадцати лет удачного брака можно с полным правом утверждать, что держишь верный курс. Что бы ни происходило со мной и Люциусом как по части здоровья, так и в отношении обычных житейских проблем, мы оставались одной командой: я всячески заботилась о нем, а он обо мне. Невольно думалось, что гадкий утенок нашел и свое гнездо, и свою стаю.
Но что бы я тогда ни думала, во что бы ни верила, трудно смириться с фактом, что миссис Джо Слейтер, от глаз которой не мог укрыться малейший след древоточца на старинной мебели, так и не заметила того, что под лакированным фасадом ее семейной жизни — труха.
Глава 3
Наш особняк в Саутгемптоне, на Первой Нек-лейн, представлял собой типичный летний домик под черепичной крышей (разве что чудовищных размеров) на пяти акрах земли милях в восьми от побережья. Выстроенное в начале века по заказу процветающего нью-йоркского адвоката, некоего Тадеуша Макклелланда, здание выделялось сплошной верандой с рядом массивных белых колонн. В четырех жилых этажах разместились просторные увеселительные залы и комфортабельные апартаменты, в нижнем — хозяйственные помещения, начиная от необъятной кухни с примыкающим к ней лабиринтом кладовых и буфетных и кончая комнатами для постоянной прислуги.
Мы с Люциусом перекупили поместье у обанкротившегося биржевого маклера, прельстившись не столько особняком, сколько обилием зелени. Кругом был английский парк со старыми деревьями, высаженными так, чтобы они не мешали друг другу раскинуться на всю ширь. Вскоре после покупки Люциус поменял название с «Трех фонтанов» на «Пивнушку» исключительно из желания шокировать кое-кого из знакомых. Он находил Саутгемптон чересчур напыщенным и претенциозным.
Наутро после моего дня рождения телефон начал трезвонить уже с восьми. Мне очень нравилось обсуждать с друзьями на следующий день то, что происходило накануне. Каждый, кто звонил, уверял, что вечер на редкость удался. Это может показаться странным, но в Нью-Йорке успех вечеринки не определяется, насколько было весело. Это всего лишь возможность появиться и блеснуть.
После завтрака я написала несколько благодарственных строк Триш Бромир, вложила записку в корзину цветов из нашего сада и отправила все это с посыльным. (Накануне дня рождения я послала ей старинную золотую шкатулку и визитку с припиской «заранее благодарная». Дарить и получать в подарок красивые вещицы — традиция в нашем кругу.) Мой почерк времен средней школы оставлял желать лучшего. Перебравшись в Нью-Йорк, я первым делом сменила этот петляющий стиль на изящную, воздушную вязь, которую ученицы дорогих пансионов переняли у Клары Уилман. Люциус считал, что почерк так же важен, как и акцент, и безошибочно выдает провинциала. Мой муж был из тех, кто видит соломинку в чужом глазу, в своем же не заметит и бревна — его почерк был ужасен.