— Ну что вы! Примите мои искренние соболезнования.
Мы с Моникой сидели на террасе за одним из тех необычайно удачных ленчей, когда и еда, и вино, и беседа одинаково безупречны и слагаются в общую атмосферу радостной приподнятости. Со стороны наш разговор показался бы обычной болтовней обо всем понемногу: о вчерашней вечеринке, последней моде, редких сортах цветов, восемнадцатом столетии, пластической хирургии, тяге к путешествиям, кулинарии и прочем — но подспудно мы обе прикидывали, сможем ли подружиться.
Было совершенно очевидно, что Моника обо мне наслышана (по крайней мере на поверхностном уровне) и считает меня образцом для подражания. Мне пришло в голову, что именно так ведет себя юная чаровница, получив шанс перенять мастерство опытной сердцеедки, которому годами могла только завидовать. Надо признаться, и я когда-то смотрела снизу вверх на Клару Уилман, ныне покойную, одну из величайших гранд-дам нью-йоркского высшего света. Мне нетрудно было понять такого рода поклонение. Оно казалось мне трогательным.
От Клары я переняла почти все по части стиля, благодаря ей стала вхожа туда, куда иначе пришлось бы трудно пробиваться. Ее считали моей наставницей, а это немаловажно, потому что, какое бы ни было окружение, в счет идет в первую очередь то, кто вас туда вводит. На какое-то время — а порой и навсегда — это определяет круг ваших друзей. Клара называла меня своей протеже. Она была уже очень немолода и часто повторяла: «Чем старше становишься, тем моложе должны быть твои друзья. Собирай вокруг себя юность, только так ты дольше сохранишь свою».
Проблема была в том, что мои интересы резко отличались от увлечений людей молодых. Мне так и не удалось встретить человека, который разделял бы мой глубокий интерес к Марии Антуанетте и ее эпохе. На эту роль более всего подходил Итан Монк, но у него была сложная и запутанная личная жизнь, в которую он не желал впускать посторонних, меня в том числе. Я всей душой жаждала последовать совету Клары, и хотя Моника была лишь немногим моложе (лет на десять максимум), ее энергия, энтузиазм, желание угодить, а главное, сходство ее интересов с моими стали для меня чем-то вроде бодрящего напитка. Роли сменились, и я занимала теперь место Клары, а эта молодая женщина — мое.
Наша беседа не всегда проходила на возвышенной и благородной ноте. Помимо прочего, мы сплетничали, причем Моника говорила о Бромирах только хорошее, особенно о Дике, в то время как многие близкие друзья уже поставили на нем крест. К примеру, из утренних звонков следовало, что хотя вчерашний вечер считают удачным, он останется в памяти как лебединая песня Дика.
Мы все еще были погружены в разговор, когда на террасу вышел Люциус. Он был в кое-как наброшенном купальном халате и направлялся к бассейну. За ним тенью следовал Каспер, по совместительству шофер и сиделка, почти квадратный, с руками-лопатами и широченным дубленым лицом. При виде Моники Люциус поспешно запахнул халат, чтобы скрыть оставленный операцией шрам. Хотя кожа его висела складками, как у слона, и походку трудно было назвать пружинистой, аура величия оставалась при нем.
— Как дела, дорогой? — осведомилась я.
— Я обошел Гила на девятой лунке, и теперь он кусает локти.
— Познакомься с моей новой подругой графиней де Пасси.
Люциус подошел, и они с Моникой обменялись рукопожатиями.
— Мы уже немного знакомы, — сказала она. — Вчера нас представили друг другу.
— Присоединяйся, — предложила я мужу. — Хочешь чего-нибудь?
— Умру, если не выпью кофе. — Люциус вскинул руку, пресекая неизбежные возражения. — Я помню, помню! Без кофеина. — Он повернулся к Монике. — Она следит за мной как ястреб.
Я попросила Каспера принести еще и графин охлажденного чаю.
— Ну и чему две интересные женщины могут посвятить целое утро? — поинтересовался Люциус.
— Мы с миссис Слейтер совершили тур по вашему изумительному поместью, — ответила графиня, — а потом отведали самого упоительного омара, какого мне только доводилось пробовать, и самое изысканное белое вино, какое только приходилось пить.
— Вижу! — Люциус со смешком указал на пустую бутылку.
Затем он откинулся на стуле с заложенными за голову руками и устремил взгляд к безоблачному небу.
— Что за день! Божественный, да и только. На гольфовом поле была просто благодать. Единственное достоинство тяжелой болезни в том, что все хорошее начинаешь ценить вдвойне. Гил упоминал, что у вас есть Моне на продажу, — вдруг сказал он. — Возможно, он подойдет к моим импрессионистам. Можно будет взглянуть?