— Я больше интересуюсь Людовиком Шестнадцатым, — возразила я. — На мой взгляд, Мария Антуанетта была чересчур легкомысленной.
— Но обладала превосходным вкусом, — заметила Бетти и добавила, когда я невольно коснулась своего ожерелья. — Это принадлежало ей.
— Неужели! — Моника заметно оживилась. — Самой Марии Антуанетте? Как интересно! А можно узнать, как оно попало к вам?
— Муж подарил мне его на годовщину свадьбы.
— Расскажи подробнее, — поощрила Бетти.
Я охотно подчинилась.
— Это довольно занятная история. Оказавшись в заточении, Мария Антуанетта переправила это ожерелье одной из своих фрейлин с указанием продать его в Англии. Фрейлина должна была вернуться с деньгами во Францию и на них устроить побег всему августейшему семейству. Первую часть приказа фрейлина исполнила в точности: продала ожерелье одному английскому герцогу. Вот только во Францию она не вернулась и осталась в Англии жить-поживать в свое удовольствие.
— Даже тогда прислуга обманывала своих господ, — заметила Бетти со смешком.
— Это исторический факт. Люциус выкупил ожерелье у потомков того самого английского герцога.
Моя история привела Монику в откровенный восторг.
— Знаете, это очень позабавило бы моего покойного мужа. Он обожал исторические анекдоты. Однажды он взял меня в Консьержери, где хранится список всех, кто был обезглавлен на гильотине. Мы наши в нем шесть или семь де Пасси! Поразительно, что хоть кто-то уцелел.
Звук фанфар известил, что настало время ужина.
— Кстати, о гильотине! Видели бы вы, с кем меня хотят посадить.
Бетти провела пальцем по горлу, как бы отсекая чью-то голову. Мы разошлись по предназначенным для нас местам. На прощание Моника сердечно пожала мне руку.
— Мне и в самом деле было приятно с вами познакомиться, миссис Слейтер… Джо. Надеюсь, мы еще увидимся.
— Почему бы вам с Бетти не зайти к нам завтра на ленч?
— Не могу, милочка, — сказала моя подруга. — Завтра наконец должны прийти сантехники. В последнее время Гил не может говорить ни о чем, кроме напора воды в душевой! А ты иди, — сказала она графине.
— Я бы не хотела обременять…
— Бога ради, Моника! Ты все время выспрашиваешь меня о том, как у Джо дома. Вот и пользуйся шансом. — Заметив, что щеки молодой женщины порозовели, Бетти хмыкнула: — Ты ее кумир, Джо! По ее словам, первое, что она сделала бы, оказавшись в Нью-Йорке, это зашла в Галерею Слейтер.
У Бетти была привычка говорить о людях в третьем лице даже тогда, когда они стояли рядом. Я сочувствовала графине — краска смущения быстро расползалась по ее щекам, — но и чувствовала себя польщенной. Быть чьим-то кумиром приятно. Я сама раньше почти боготворила Клару Уилман, и когда нас представили друг другу, была вне себя от радости.
— Приходите запросто, — сказала я Монике, желая избавить ее от дальнейших бестактностей. — Если и в самом деле интересно, буду рада устроить вам экскурсию по дому.
— В таком случае я принимаю приглашение, — улыбнулась она.
Ужин затянулся надолго и прошел в точности так, как я и предполагала. Хозяева не поскупились на затраты. Для начала нас обошли официанты с серебряными судками, из которых каждому предлагалось зачерпнуть огромный половник черной икры и щедро сдобрить ею высокую стопку горячих блинов. Основным блюдом был лосось на гриле, а затем салат. Дело близилось к именинному пирогу, когда я перехватила взгляд, брошенный Диком Бромиром на Итана Монка, сидевшего сразу за мной. Я догадалась, чего ожидать, и взмолилась:
— Ради Бога, никаких хвалебных речей!
Итан потрепал меня по руке, сказал: «Держись, дорогая!» — и поднялся. Он прошел к стояку с микрофоном, установленному на краю танцевальной площадки, широким и решительным шагом журавля, заприметившего в тине лягушку. Вопль, изданный вынимаемым микрофоном, призвал всю честную компанию к тишине. Я выпрямилась на стуле, чувствуя, как улыбка деревенеет на губах, а Итан начал остроумный — вполне в его стиле — экскурс в прошлое, с момента зарождения нашей дружбы вплоть до возникновения галереи, когда в 1990 году мы с Люциусом сделали свой дар Муниципальному музею.
Он напомнил общеизвестный случай, когда я узнала в картине, украшавшей захудалую пригородную библиотеку, бесценный портрет кисти Давида, считавшийся безвозвратно утерянным, и не забыл многократно подчеркнуть мой щедрый вклад в «культурное наследие Америки».
Этим он, конечно, отчасти воспел хвалу и себе самому, но имел на то полное право. Коллекция предметов восемнадцатого века, известная как Галерея Слейтер, по широте и ценности не уступавшая знаменитому залу Райтсмана в Метрополитен-музее, была собрана под его чутким руководством. Мне вспомнилось, как однажды, направляясь на деловую встречу, я на минутку заглянула в галерею и была до слез тронута видом стайки ребятишек на экскурсии. Они не шумели, не пересмеивались, а во все глаза смотрели на точную копию будуара Марии Антуанетты и наперебой расспрашивали гида не только о собранных за золотым канатиком красивых вещах, но и о несчастной королеве, которой те принадлежали. У меня тогда было чувство, словно я открыла для них дверь в сказку.