Снег
Тихий снег,
Словно медленный вальс.
Белый сумрак плывет и качается.
Это небо нисходит на нас.
Это реки к земле возвращаются.
Может, с ними дыханье мое
Воротилось снежинками светлыми
И летит, убеляя листьё.
Но какое мне дело до этого!
Все равно, лишь ладонь протяну,
Содрогнусь от чужого, холодного.
Ничего я себе не верну.
Все мгновенья мои — первородные.
Это — снег.
Никаких, никаких
Белых яблонь и белого аиста.
Почему же так ясен и тих
Мир души, словно жизнь начинается?
Словно сам я, в осенней дали
Почерпнувший разумною мерою
Всех цветов, что горели и жгли,
Сотворил это белое, белое…
Цветы
Гляжу на желтый горицвет,
В руках погасший.
Цветы Земли! Сомнений нет,
Они нас старше.
У них начертана в роду
С эпохи ранней
Дорога через красоту
К существованью.
Цветы трепещут за версту
В моей округе.
Земля дала им красоту,
Мне — руки.
Суд непрожитых дней
Под гитару, под звон голубого стекла
Широко моя жизнь по земле потекла.
Я потерь не считал на веселом пути,
Думал, лучшее время мое —
Впереди.
Стали ночи длинны.
И ночами слышней
Голоса отшумевших непрожитых дней.
Суд непрожитых дней.
Я молчу на суде
Перед горстью земли, перед стеблем трав
Дни мои у чужих и у близких в судьбе,
Как травинка в траве,
Как кровинка в крови.
Где-то степь их ждала,
Где-то сердце ждало,
Одиноко и молча с обидой борясь.
Но мелькали они, как по речке весло,
Мимолетно на быстрой воде отразясь.
И седая, морозной березе под стать,
За себя и за сына состарилась мать,
И в глазах у любимой утраты печать,
Ей тяжелые слезы с земли не поднять.
Когда-нибудь в бронзовый вечер…
Когда-нибудь в бронзовый вечер
Осенняя жгучая грусть
Зажжет в моей памяти свечи,
И я непременно вернусь
Из этой прокуренной соты
С окном на фонарь и проспект,
Где я, деревенский от роду,
Годами не вижу рассвет.
Где людям плачу не в рассрочку
За каждый внимательный взгляд,
Но стал по небрежности кочки
За горы порой принимать.
Вернусь по размытым дорогам,
Которыми шел я уже,
К ошибкам своим и ожогам,
К потерянной где-то душе,
Туда, где светла и пустынна,
Корнями в сухом роднике
Стоит, доживая, рябина,
Как память о первой строке.
Не зря же на тихом овине
В разрушенной вдовьей стране
Из песни о тонкой рябине
Строка вырастала во мне.
Контрольно-следовая полоса
Где иглы ограненных погранзнаков,
Где шорох настороженных шагов,
Лежит она меж двух гербов и флагов,
Как трещина меж двух материков.
Кругом трава, зернистая от влаги, —
Такая нынче щедрая роса,
Степной туман окутал буераки,
И облака, как древние варяги,
Плывут, соединяя полюса.
Контрольно-следовая полоса…
И снова все до боли несомненно,
Едва на той, притихшей стороне,
В пяти шагах, сползая вдоль шинели,
Блеснет затвор,
И, словно на мишени,
Тяжелый взгляд задержится на мне.
Японское кладбище в Ангрене[1]
Триста каменных плит.
Белый зной и немного мистерии:
Здесь, в Ангрене, — Хоккайдо,
Триста плит, как секретных досье.
Почему они здесь,
Уроженцы восточной империи?
Разве мало им там
Восходящего солнца для всех?
А японская мать?
Не досветит бумажным фонариком
До родных, зацелованных.
Насмерть обугленных глаз.
Некто Йото Судзи,
Он ведь тоже когда-то был маленьким,
Он не знал, как смертельно опасно
Обкрадывать нас.