ПАВЕЛ ОСТАНИН
Осень
Мы идем по примолкшей долине,
сухотравье стеклянно шуршит,
переклик журавлиного клина
как набат для ранимой души.
Годы грузом ложатся на плечи,
тяжело ли, легко ли — неси,
и никто в этом мире не вечен,
хоть у вечного неба спроси.
Дорогая, печалиться рано,
верить с болью в печальные сны,
пахнут травы увядшие пряно,
умирают цветы до весны.
Ничего, что седины кудлаты —
ветром времени так взметены!
Мы с тобой комсомольцы тридцатых
и солдаты великой войны.
Земляки
По преданьям стариковским,
наше древнее село
от неробких ермаковских
поселян еще пошло.
А откуда их примчало, —
не записывал никто,
спросишь, — в шутку отвечают:
— Знает дедушка Пыхто.
Той родней гордился каждый,
И от дедушки того —
на пять тысяч сельских граждан
три фамилии всего.
Имена от дедов к внукам
замыкали скорый круг,
не менялись даже буквы,
а менялись, так не вдруг.
В каждом доме по Ивану,
а в которых и по два,
разберись тут без прозваний, —
закружится голова.
Даже Павлов, разобраться
и учесть по номерам, —
как Людовиков, немало
наберется по дворам.
Прав был дядя мой Василий,
дед говаривал не зря:
можно жить и без фамилий,
без прозваний жить нельзя.
Без прошения, без просьбы
окрестят тебя хитро,
ничего нет метче прозвищ —
сразу видно все нутро.
Прикипит то слово насмерть,
не стереть и не сорвать,
вот тебе и сельский паспорт —
ни менять, ни продлевать.
Букварь
В какой-то год,
не очень хлебный,
чтоб жить не так,
как жили встарь,
мой дед почувствовал потребность
купить мне старенький букварь.
В душе испытывая муку,
сменив калач, как вещь, на вещь,
сказал: «Купил тебе науку,
а ты того… денек не ешь».
Мы трудно жили в малолетстве
в полуустроенной стране,
зато уж твердо знали с детства:
букварь и хлеб — в одной цене.
Первый раз убит он был под Брестом…
Я убит подо Ржевом…
Первый раз убит он был под Брестом,
а второй — под самою Москвой.
Похоронки сразу обе вместе
За Иваном вслед пришли домой.
Получив, сказал своим сынишкам:
— Хорошо, что я не опоздал
на своих скрипучих костылишках,
а бумаги эти обогнал.
Все успели вволю надивиться —
радостные всхлипы, бабий вой:
две солдатских смерти на божнице,
под божницей сам солдат живой.
А живому жить и дальше надо
(горько быть для близких лишним ртом),
подновить навесы и ограду,
огород подправить над прудом.
На колхозных считанных краюшках,
зло ополовиненных войной,
три внучонка — маленьких Ванюшки —
вырастали за его спиной.
На кривой судьбину не объедешь —
вспоминал прошедшие бои,
вынимал по праздникам Победы
документы смертные свои.
Верно все: о смерти и отваге,
каждый прав был в том, что написал.
Только нету ни в одной бумаге,
что солдат два раза воскресал.