Выбрать главу

ПАВЕЛ ОСТАНИН

Осень

Мы идем по примолкшей долине, сухотравье стеклянно шуршит, переклик журавлиного клина как набат для ранимой души. Годы грузом ложатся на плечи, тяжело ли, легко ли — неси, и никто в этом мире не вечен, хоть у вечного неба спроси. Дорогая, печалиться рано, верить с болью в печальные сны, пахнут травы увядшие пряно, умирают цветы до весны. Ничего, что седины кудлаты — ветром времени так взметены! Мы с тобой комсомольцы тридцатых и солдаты великой войны.

Земляки

По преданьям стариковским, наше древнее село от неробких ермаковских поселян еще пошло. А откуда их примчало, — не записывал никто, спросишь, — в шутку отвечают: — Знает дедушка Пыхто. Той родней гордился каждый, И от дедушки того — на пять тысяч сельских граждан три фамилии всего. Имена от дедов к внукам замыкали скорый круг, не менялись даже буквы, а менялись, так не вдруг. В каждом доме по Ивану, а в которых и по два, разберись тут без прозваний, — закружится голова. Даже Павлов, разобраться и учесть по номерам, — как Людовиков, немало наберется по дворам. Прав был дядя мой Василий, дед говаривал не зря: можно жить и без фамилий, без прозваний жить нельзя. Без прошения, без просьбы окрестят тебя хитро, ничего нет метче прозвищ — сразу видно все нутро. Прикипит то слово насмерть, не стереть и не сорвать, вот тебе и сельский паспорт — ни менять, ни продлевать.

Букварь

В какой-то год,                        не очень хлебный, чтоб жить не так,                            как жили встарь, мой дед почувствовал потребность купить мне старенький букварь.
В душе испытывая муку, сменив калач, как вещь, на вещь, сказал: «Купил тебе науку, а ты того… денек не ешь».
Мы трудно жили в малолетстве в полуустроенной стране, зато уж твердо знали с детства: букварь и хлеб — в одной цене.

Первый раз убит он был под Брестом…

Я убит подо Ржевом…

А. Твардовский
Первый раз убит он был под Брестом, а второй — под самою Москвой. Похоронки сразу обе вместе За Иваном вслед пришли домой. Получив, сказал своим сынишкам: — Хорошо, что я не опоздал на своих скрипучих костылишках, а бумаги эти обогнал. Все успели вволю надивиться — радостные всхлипы, бабий вой: две солдатских смерти на божнице, под божницей сам солдат живой. А живому жить и дальше надо (горько быть для близких лишним ртом), подновить навесы и ограду, огород подправить над прудом. На колхозных считанных краюшках, зло ополовиненных войной, три внучонка — маленьких Ванюшки — вырастали за его спиной. На кривой судьбину не объедешь — вспоминал прошедшие бои, вынимал по праздникам Победы документы смертные свои. Верно все: о смерти и отваге, каждый прав был в том, что написал. Только нету ни в одной бумаге, что солдат два раза воскресал.