Родственники Замиры жили в достатке: большая трехкомнатная квартира, ковры по стенам. Приняли девушек хорошо, а когда узнали, что Салима — художница, уговорили ее порисовать. Она не стала капризничать и быстро набросала карандашом портреты детей хозяйки. Восторгам не было конца. В разговоре выяснилось, что все тут, оказывается, работают на той же фабрике.
— Слушай! — сказала хозяйка, обняв Салиму за плечи. — Раз ты художник, значит, у тебя краска есть?
Салима кивнула головой: конечно, есть, как же без краски?
— Тогда ты мне поможешь! Вот пол надо покрасить, окна…
— Даже не знаю, — растерялась Салима. — Это через бухгалтерию наверное…
— Чудачка! — засмеялась хозяйка. — При чем тут бухгалтерия? Она не магазин, а наша фабрика краску не выпускает… Ты так дай!
— Как — так? Так нельзя! Краски ведь не мои!
Салима беспомощно оглянулась, словно призывая всех сидящих за столом в свидетели: ну подтвердите же, что так нельзя и краски, действительно, не ее.
Но никто ее не поддержал, наоборот, все начали лукаво переглядываться друг с другом, словно удивлялись и сочувствовали ее жуткой наивности, и она наконец поняла.
— Так — это украсть, значит? — спросила она, ощущая в сердце холодок от того, что произносит это слово вслух, и боясь, что может обидеть тем самым прекрасных, добрых людей, сидящих за столом.
Хозяйка не обиделась, а засмеялась.
— Ну, надо же, какая очаровательная девочка! — воскликнула она и взглядом пригласила всех посмотреть на Салиму, как бы даже гордясь тем, что сумела увидеть в ней это очарование первой. Потом снова легко коснулась тонкими, музыкальными пальцами ее плеча и пояснила:
— Милая моя! Воровство — это когда тебя поймают. Понимаешь?
— Да все она понимает! — возмутилась вдруг Замира.
— Нет, не понимаю! — обернулась к ней Салима. — Если что-то мне не принадлежит, значит, не мое. И я не могу этого брать. При чем тут — поймают, не поймают? Брать чужого не надо, тогда и ловить не будут.
— Все правильно! — поспешила поддержать ее хозяйка. — Я это и хотела сказать. Но вот я, например, делаю красивую ткань. И если я небольшой кусочек ее отрежу для себя, разве это воровство? Неужели я не имею права оставить себе маленький сувенир от того, во что вложен мой труд?
Она вопросительно заглянула в лицо Салиме.
— Ну, не знаю… — растерялась та. — Наверное, все-таки нельзя. Для этого есть магазины… Если каждый по кусочку… Нет, нельзя!
— А когда мастер берет, начальник цеха, директор? Они что, тоже воруют, по-твоему?
— Не знаю, как назвать точно, но знаю, что они этого делать не должны! — сказала Салима твердо.
Хозяйка сразу же перевела разговор на другое. По дороге домой Замира долго выговаривала Салиме за сорванный вечер:
— Тебя как человека приняли, а ты…
— А что я? — возмутилась Салима. — Всего и сказала, что думала.
— Краску пожалела… И вообще — что ты из себя дурочку строишь? Все вокруг берут, что им надо. И ткани, и краски…
— Я, например, не беру! — отрезала Салима. — И ты вроде тоже… Зачем же обобщать?
— А платье на мне из какой, думаешь, материи? — разозлилась Замира. — Ее в наших магазинах днем с огнем не найдешь. А не я одна ношу. Раскрой шире глаза!
Салиму словно по голове кто сзади ударил. Вот это новости!
— Так ты что — воруешь? — спросила, чтобы только не задохнуться от удивления.
— Ага! — ответила сердито Замира. — Можно подумать, что ты с луны свалилась. Сходи в наш цех, посмотри! Там если кто и не ворует, так это — станок. И то, наверное, потому, что он железный.
— И совесть тебя не мучает?
Замира посмотрела на нее и молча покрутила пальцем у виска.
Они разошлись если не врагами, то очень друг на друга рассерженными. Пошла в цех, чтобы своими глазами во всем убедиться, но ничего там не увидела: люди напряженно работали, каждый был занят своим делом, а мастер, с которым она хотела поговорить на эту тему, вытаращил на нее глаза и показал на часы — скоро конец смены, какие тут разговоры!
Она на него не обиделась, хотя как руководитель «Комсомольского прожектора» имела право задать ему любые вопросы.
Вот здесь надо сказать, что Салима, конечно, не была такой уж наивной, как, может, казалось некоторым людям, впервые с ней встречавшимся. Мягкая, доверчивая, она ко всем относилась ровно, считая, что каждый достоин внимания и уважения хотя бы только за то, что он — человек.