— В самом деле? А мне показалось, что я, определенно, кого-то слышал.
— Вам показалось.
— Дерзишь? — Темный Лорд обошел ее, оказавшись теперь на виду — поступь мягкая, до странного плавная, — и черная мантия всколыхнулась за его спиной. — Понимаю. Как странно, Нагайна утверждает нечто совершенно противоположное… — сердце снова пропустило удар, а потом рванулось, колотясь о грудную клетку. Драко совершенно забыл о том, что Нагайна действительно способна о чем бы то ни было сообщить хозяину, но испугаться еще сильнее просто не успел: Темный Лорд будто совершенно парадоксально потерял интерес к присутствию предполагаемых посторонних. Не стал искать, даже не оглянулся, как будто ему было попросту все равно. Что все это значит?.. — Но мы с тобой не договорили. Ведь последний наш разговор завершился совершенно не так, как я предполагал. Так как ты думаешь, удалось ли тебе?
Лорд Волдеморт подошел к Гермионе сзади, слишком близко. Гораздо ближе, чем казалось… допустимым. В ту секунду Драко увидел его лицо невероятно ясно — вся фигура его попала в поле зрения, контур ее в зимнем дневном свете казался слишком четко очерченным, но именно лицо поразило его снова, так же, как когда он увидел его впервые несколько лет назад. Мгновенно покрывшийся испариной, он вспомнил вдруг последние годы, проведенные в страхе перед этим лицом; постарался не дышать совсем, увязая в собственном ужасе, необузданном любопытстве и нетерпении. Удалось. Ли. Тебе? Произнесенные вкрадчивым шепотом, слова эти казались чем-то сакральным, величайшей тайной, оседали на подкорке, так и продолжая эхом звучать в голове. О чем шла речь? Парадоксально, но здесь каким-то образом кипела жизнь, своя жизнь, наполненная своими событиями и неведомыми эмоциями, посторонними, чужими. Что-то случилось, происходило здесь, происходило между ними, что-то, что заставляло Гермиону Грейнджер поступаться здравым смыслом, затягивало ее во тьму. Даже теперь, испуганная и притихшая, она определенно ни капли не походила на плененную принцессу, не была «дамой в беде», не имела ничего общего с той чудесной картинкой, что Драко успел себе нарисовать. С той Грейнджер, что сидела на коленях на полу гостевой спальни, когда он впервые услышал её пронзительный крик. Но кем тогда она стала, черт возьми?..
— Не понимаю, о чем вы. — Грейнджер явно старалась звучать непринужденно, но выдохнула слишком шумно, выдавая собственное напряжение — так, что даже Драко стало очевидно, что Гермиона лжет. Актрисой она была весьма посредственной, а уж с таким проницательным зрителем…
— …Ведь если удалось, то я наконец-то могу убить тебя без зазрения совести, — продолжил Тот-Кого-Нельзя-Называть, вновь обходя ее по кругу — излюбленная его манера вести разговор: дать оппоненту почувствовать себя жертвой окончательно и бесповоротно. — Как тебе, должно быть, известно, можно многое построить на страхе… Но ты не боишься смерти и так парадоксально и глупо боишься вечной жизни. Так как ты считаешь, получилось ли?
Его невозможно обмануть, Гермиона!
— Не представляю, о чем… — она попыталась было обернуться к нему, стоящему сзади, ответить резче, быть убедительнее, но он перебил ее, раздраженный очередной жалкой попыткой солгать ему, заметной даже Драко, который, в свою очередь, совершенно искренне не представлял, о чем говорил маг, и многое был бы готов отдать за то, чтобы наконец понять. Любопытство снедало его похлеще страха.
— Я размышлял о произошедшем, девочка. И разгадал твой план. Но, знаешь… риск того стоил. Ведь твой план ни капли не противоречит моему.
Нет, слишком близко! В груди защемило, засосало под ложечкой. Почти на ухо ей, тихо, но четко произнес он свои последние слова. Он был слишком близко, стоял почти вплотную к Гермионе (к его Гермионе — где-то глубоко в душе Драко все еще на это надеялся!), и он ничего не услышал бы, если бы и сам не находился в полуметре от разворачивающейся сцены, которая превратилась теперь во что-то столь интимное, что захотелось немедленно зажмуриться и сглотнуть слюну, ставшую вдруг вязкой. Длинные пальцы — серые, когтистые, отвратительные пальцы — прикасались к ее плечам, спине, и это (прямо как гребаная Нагайна!), кажется, ни капли не отталкивало Грейнджер. Драко показалось, будто его окатили ледяной водой — она не вздрогнула, не попыталась отстранится, напротив, даже едва ли не подалась назад, спиной — обнаженной, мать ее, спиной! — к его груди. Малфою хотелось протереть глаза, а еще — подойти и надавать Грейнджер по щекам, чтобы очнулась, наконец. Он не мог поверить в то, что видел, и снова, снова слова Поттера болью резанули виски: «И что это за суперсветлая магия такая? — Любовь…».
— Не надо… — взмолилась она тихо. Расслабленная. Такая, черт возьми, любимая и чужая…
Да нет… Пожалуйста, Грейнджер, нет, ты не могла…
Лорд Волдеморт аккуратно сжал ее плечи. Да как это вообще возможно?! Огладил ее руки. Никакой реакции, никакой логичной реакции, Мерлин! А потом развернул ее к себе, резко — она едва не оступилась, запутавшись в длинном подоле — ни капли нежности, еще мгновенье назад обманувшей Малфоя своей крамольной противоестественностью. Только теперь он смог разглядеть ее лицо и не сумел прочитать его выражения.
— Почему же? Что с тобой, милое дитя? Ты так напряжена, с чего бы это?.. — Лорд отстранился. Гермиона сжала челюсти. Голос его был притворно ласков, и она тоже прекрасно улавливала это притворство. — Где же твоя инициатива и хваленая храбрость? Сегодня ты не ответила бы мне? А если я прикажу тебе повторить все прямо сейчас? Ты посмела бы мне отказать?
Гермиона молчала, но в глазах ее блестели слезы.
Драко захотелось взвыть, рычать, наброситься на них обоих — выплеснуть эту безумную, почти физическую боль. Больше он ничего не понимал. Не понимал его слов, ее странного поведения, не понимал, почему Гермиона-мать-ее-Грейнджер так смотрит на Темного Лорда. Он уверял себя, что не может разгадать гребаной двусмысленности, что вложена была в слова и действия, что разворачивались перед его глазами — в самом деле, не может, потому что те догадки, что лезли в голову, были слишком, неправдоподобно абсурдными, и объяснений у Драко вовсе не оставалось… как и времени! Черт, он совсем забыл о времени!
Знакомый неприятный зуд — легкий, но уже весьма заметный — напомнил о том, что Драко Малфой, поглощенный разыгравшимся представлением, вовсе не Драко Малфой, а Теодор Нотт, пусть и под дезиллюминационными чарами, а обратная трансформация, похоже, уже начиналась. Аккуратно тронул правой рукой запястье левой, инстинктивно попытавшись нащупать часы, но вспомнил, что их больше нет. Адски медленно дотянулся до внутреннего кармана мантии и… и похолодел. Не было и фляги с Оборотным! Ему захотелось немедленно начать ощупывать себя, все карманы, оглядеть пол вокруг, и он непременно сделал бы это, если бы не истинно смертельная необходимость оставаться бесшумным и недвижимым. Фляги не было, потому что он — идиот! — оставил её там, в коридоре!.. Теперь Драко все явственнее чувствовал, как начинают ныть мышцы — маглы в той кафешке в Ист-Энд что-то говорили о психо… психосоматике, может быть, это всего лишь она?.. Голос, прошелестевший в каком-то жалком метре от Драко, выдернул его в реальность, не менее пугающую, чем собственные панические мысли. Они все еще были рядом, и между ними разворачивалась своя, личная драма с непонятным для зрителей сюжетом. А о них, невидимых зрителях, похоже, забыла даже Гермиона.
— Ничего не получилось, верно? Иначе ты не чувствовала бы того, что чувствуешь.
Мучительно медленно Темный Лорд вновь притянул ее к себе в объятия — самые противоестественные в мире объятия, самое чудовищное и странное зрелище, что доводилось наблюдать Драко когда-либо в жизни. Руки его с когтистыми длинными пальцами покоились на ее спине белыми пауками, а Гермиона… Гермиона прикрыла глаза (слезы действительно блестели на ее ресницах), прижалась к его груди, как будто… с облегчением. В поисках защиты.
— Вы ничего не знаете. И никогда не сможете понять, что чувствовать можно не только…
— Ш-ш-ш. Лучше замолчи, иначе я заставлю тебя замолчать. Пусть они посмотрят, — прошептал он, отстраняя ее от себя, но не отпуская. Не желая отпускать. — Пусть увидят. Пусть станут свидетелями. — С этими словами он указал ровно на то место, где, по догадкам Малфоя, скрывались под мантией-невидимкой гриффиндорцы. — Ведь твой план ни капли не противоречит моему. На три части. Три части — это даже лучше, эффективнее.