Дом казался совершенно пустым, и оттого почему-то было не по себе; захотелось зажечь свет в каждой комнате, как будто это позволило бы отпугнуть прятавшихся в темноте чудовищ. Но Гермиона только крепче сжала в пальцах палочку черного дерева.
Глубоко вдохнула. Наконец-то она знала точную дату: Антонин ранним утром поздравил ее с наступающим праздником. Сочельник. Сочельник она всегда любила, чуть ли не больше самого Рождества — за предвкушение, подготовку, ожидание чуда. За прекрасные, сладкие мгновения, когда кажется, что все впереди. Обычно, сколько себя помнила, Гермиона всегда проводила праздники с родителями или с Гарри и Роном, и это навсегда останется в ее сердце одними из самых теплых воспоминаний о прошлой жизни.
Конечно же, в мэноре в такой день никого не было. Практически у каждого из Пожирателей смерти были семьи, а Рождество — праздник, который проводят в кругу семьи. У них были семьи. У многих были дети. У кого-то даже внуки… (Через всю жизнь кто-то из них пронес отвратительную Черную метку на своем предплечье, и это было так… неправильно. Почему они все — и ведь много их было! — шли за одним? Из страха? Из алчности? Верности…? Верили ему?)
У них были семьи. У всех, кроме их бессменного лидера. Интересно, хоть когда-нибудь в жизни Рождество могло иметь для него значение? Кто бывал с ним рядом в сочельник, кроме Нагайны? Считал ли он этот день особенным? Вообще, хоть какие-нибудь дни он считал особенными?
Был ли он когда-нибудь другим? Гарри когда-то говорил о его прошлом, рассказывал, что знал, о тех временах, когда он еще был человеком. Интересно, каким он был? Как выглядел?
Лорд Волдеморт был где-то здесь. И не зная наверняка, она это ощущала так же, как шестым чувством «слышала» змею, что охотилась теперь где-то в подвалах на мелких грызунов. Забыв о чае, Гермиона, как завороженная, всем корпусом развернулась к залу — комнате, где в последнее время проходили их тренировки и занятия; и верно, зайдя за угол, она обнаружила, что двери приоткрыты (как будто находящемуся там хотелось знать, что происходит снаружи), а на полу лежит полоса неровного оранжевого света. Лорд сидел у камина, конечно же, как и всегда.
Ее, будто незадачливую Сатурнию Луну, что-то влекло туда, но она больше не страшилась этого, напротив, даже рада была оказаться рядом. Была мысль, одна неоформившаяся в умозаключение идея, и объять ее, довести до конца все время мешали обстоятельства и он сам (как будто понял, что она догадалась о чем-то жизненно важном!) — а Гермионе нужно было знать наверняка, проверить, подтвердить или опровергнуть собственные догадки. Еще шаг к свету. Просто быть немного ближе. Она даже не знала, что будет делать и будет ли вообще. Дверь открылась бесшумно.
Можно было подумать, что Волдеморт спит, настолько неподвижно он сидел у камина, но яркое пламя отражалось в змеиных глазах. Он был так же недосягаем, ни словом, ни жестом не давал понять, заметил ли вообще чужое присутствие. Волшебница смотрела на него совершенно иначе; ей все казалось, что она не может разгадать его отстраненности, но на самом деле где-то глубоко в душе поняла все давным-давно и совершенно ясно — тогда, в зимнем мраке, поглощенная внутренним, умирающая под его полным ненависти взглядом. Он избегал прикасаться к ней, это было слишком очевидно.
Что-то бормотало в сознании тягучим шорохом, манило, шептало о вечном, о несбыточном, обещало и лгало.
Время замедлилось, отдаваясь в голове неслышным в реальности тиканьем секундной стрелки. Гермиона, завороженная, скользнула к нему и опустилась на пол — прямо как раньше, когда она была здесь жертвой, пленницей и страдала, бесконечно страдала — возле кресла, опираясь руками о блестящий лаком пол, едва не коснувшись подола его мантии. Черный атлас платья миссис Малфой растекся по деревянной поверхности паркета, и Гермиона, устроившись удобно, бесшумно выдохнула. Вот так правильно. Лорд не был удивлен ее появлению. Ни слова не произнес, не выразил своего неудовольствия, ни одобрения. Но она знала, что так было правильно. Они оба знали. Близко-близко, захочешь — прикоснись.
И Лорд, как будто ждал ее все это время, все эти долгие вечера, что проводил здесь в бесконечных мрачных раздумьях, вдруг — что-то странное, забытое, виденное в одном из давних ее снов — дотронулся до ее волос, запутывая длинные белые пальцы в каштановых локонах, и знакомое тепло, зародившись в груди, волной прошлось по телу, баюкая на мгновение ощерившиеся эмоции. Мерлин, за что это ей, за что эта горечь поражения в битве с самой собой? К черту все. Порыв — пока не успела испугаться, передумать, задуматься — она прижалась виском к его колену и глубоко вдохнула, отдаваясь ощущениям, готовая и не готовая ко всему на свете. Он едва заметно вздрогнул, очевидно, не ожидавший от неё такой экспрессии и, должно быть, вопиющей наглости, и она внутренне порадовалась, что не видит его лица. Кто знает, может быть, одного взгляда было бы достаточно, чтобы она усомнилась, отринула собственную решимость — отпрянула бы от него, как всегда, сбежала от самой себя. Не смогла бы. Но теперь было все равно. Знакомое счастье дарило знакомый покой, и теперь казалось, что она не только права в своих подозрениях — а темный волшебник, не ведающий пощады, не только спас ее от смерти магией, что была теперь для них обоих даром и проклятием, не только, нет, произошло много больше. Все это значило гораздо, гораздо больше. И ответ на незаданный себе же вопрос — вот он, вертится на языке… Гермиона прекрасно знала, кто он и что совершил. Все еще помнила и кем является она сама, точно знала, на чьей она стороне. Знала, что должна будет найти выход, найти способ победить, и все же… Время перестало иметь значение. Как он и предрекал.
— Антонин сообщил о твоих успехах, — едва слышно прошелестел его голос, выдергивая ее в реальность. — Ты отлично справляешься.
Гермиона не ответила, впрочем, на какое-то короткое мгновение удивившись такой похвале, на ее памяти это было чуть ли не впервые — так просто и прямо. Ей было хорошо. Для умиротворяющего чувства целостности, правильности не хватало только Нагайны.
— В скором времени нам нужно будет отправиться в путешествие, — продолжил Лорд негромко. Путешествие? Какое еще путешествие?.. Говорить, произносить что-либо не хотелось; Гермиона, однако, понимала, что самое время начать задавать вопросы: в конце концов, он нечасто баловал ее тем, что посвящал в планы, тем более, напрямую касающиеся ее самой. — Простой трансгрессии, правда, будет недостаточно, расстояние слишком велико. Возможно, портал. Или, может… доводилось ли тебе когда-нибудь летать?
— Я не люблю летать, — ответила она; звук собственного голоса показался странным, — на чем бы то ни было.
— И все же? Ощущение полета удивительно, оно наполняет магией, своего рода источник вдохновения.
— Да, это мне знакомо, — произнесла Гермиона медленно, отметив про себя редкую откровенность лорда Волдеморта. — Я видела это… во сне. Возле белых скал, — пальцы его, до того лениво перебиравшие мягкие пряди, замерли на ее затылке.
— Продолжай, — тихий приказ. — Ты не ответила.
— Ну… с метлой у меня с первого курса не задалось. Однажды я летала на фестрале. Еще на драконе. Как раз, когда… — Гермиона запнулась, вспомнив обстоятельства этого короткого полета и моментально пожалев о том, что ляпнула. Спокойным, удивительно мирным настроем собеседника совсем не хотелось поступаться, но она уже начала, а Темный Лорд ненавидел, когда ему что-либо не договаривали. Она продолжила, понизив голос, видимо, подсознательно весьма наивно надеясь, что он попросту не услышит: — Когда мы нашли один из… крестражей.
Когда Лорд вновь заговорил, ей показалось, что он совершенно, безмятежно спокоен. Будто упоминание этой неприятной темы не вызвало у него ни малейшей эмоции, хотя поверить в это было крайне трудно.
— Что ж, полагаю, по части полетов ты меня превзошла. Неплохо для твоих девятнадцати, — он издал короткий смешок. Гермиона не стала упоминать, что всеми своими «приключениями» обязана ни кому иному, как ему самому. — Впрочем, не вижу смысла летать на чем-то, что не можешь целиком и полностью контролировать. — И вдруг добавил, уже серьезно: — Так стоило ли все это ваших усилий? Стала бы ты теперь уничтожать остальные крестражи, зная, что все обернется так, как обернулось?