Драко уставился на друга. Все, что он говорил, сейчас звучало совершенно дико, безумно. Да, все они оказались в опасных, непредсказуемых условиях, и в условиях этих подобное безрассудство могло даже быть в чем-то понятным (если бы не было таким серьезным и рискованным). Одно только никак не укладывалось в голове: все эти причины, да и та легкость, с которой Тео отзывался о своей новой пассии, казались Малфою несколько… несерьезными. Что это, просто месть? Кому, его тетке? Отцу? Просто месть, а дальше все пошло по накатанной, как снежный ком, которому не суждено остановиться, разве что разбиться вдребезги?
— Так вы с Уизли… Не пойму, ты рисковал и продолжаешь рисковать, не будучи даже уверенным в том, что у вас с ней что-то выгорит?
— Погоди, а ты что, уверен, что у тебя с Грейнджер «выгорит»? — удивился Тео.
Драко медленно кивнул. Нотт усмехнулся, и Малфою это крайне не понравилось.
— Не знаю-не знаю. Грейнджер… изменилась сильно. Боюсь, когда ты ее увидишь, тебя ждет большой сюрприз. И теперь, кстати, совершенно понятно, почему. Не удивлен, что все это было покрыто такой та-айной, — протянул Нотт, делая страшные глаза, и покачал головой. — Наши каких только догадок ни строили. И что она что-то знает, и что она приманка для Поттера, и что она вообще с ним спит. Вообрази! Темный Лорд. С грязнокровкой. — Тео хохотнул. — А я… Знаешь, вся эта двойная жизнь, даже ради Уизли… все это дерьмо вообще не для меня. Ее семья меня ненавидит. А Темный Лорд убьет, если поймет, что я в этом замешан. Я уже неслабо огреб, когда он узнал, что ты, Малфой, жив. Пытал меня, сука. Пытал долго, жестоко… Спасибо, не убил. Я думал, рука не дрогнет. Не иначе твоя грязнокровка положительно на него влияет.
Он так горько усмехнулся, что Драко стало жутко, захотелось сглотнуть ставшую вдруг вязкой слюну. Закончить все это, быстрее, как можно быстрее, забрать ее, уехать и никогда больше не слышать обо всем этом…
— Ты уже ввязался в это дерьмо по самые уши. Есть ли смысл останавливаться на достигнутом? Почему не пойти до конца?
— Конечно, нет смысла останавливаться. И, честно говоря, я вижу только один выход из ситуации, — сказал Тео. — Заметь, я все еще считаю ваш план полной задницей. Мне нужно, чтобы Тот-Кого-Нельзя-Называть сдох окончательно, бесповоротно и однозначно. Нужно. Необходимо, Мерлин. Надеюсь, вам все же хватит мозгов сделать все сразу. У вас будет один шанс. Или, как мы уже поняли, он убьет меня и отца заодно. Стремный псих. Он, змея и Грейнджер, верно?
— Верно. Но, если ты об уничтожении осколков, то, во-первых, не в этом порядке; его — последним. А во-вторых, еще раз: я никому не позволю и пальцем тронуть Грейнджер. Поттер и Уизли со мной согласились. С ней мы потом разберемся. Что-то придумаем, — с жаром повторил Драко (кажется, в тысячный раз) и добавил, правда, уже чуть менее уверенно: — Способы должны быть. Точно должны.
— А вы успеете что-то придумать? Сомневаюсь, что Тот-Кого-Нельзя-Называть даст вам на это время.
— Не знаю, Тео. Не знаю. Надеюсь.
Еще несколько секунд он колебался, Драко ощутил это почти физически, вибрацией воздуха, а потом встрепенувшимся магическим импульсом, искрами вырвавшимся из палочки Тео, когда решение все же было принято.
— Да черт… Мантикора вас раздери! Если что-то пойдет не так, это будет на вашей совести. Лично на твоей, Малфой.
Неаккуратно, резко взмахнув палочкой, Тео срезал прядь своих волос, и на его затылке остался торчать забавный вихор. Левитировав прядку в невесть откуда взявшуюся маленькую продолговатую пробирку, он закупорил ее и протянул стекляшку Малфою.
…Еще несколько минут они просто сидели молча, наблюдая за тем, как новый день окончательно вступает в свои права. Облегчение было смазано общим состоянием ступора и осознанием: преодолен последний шаг на пути к решающему сражению. Неизвестность и обреченность упали на плечи грудой неподъемных замшелых валунов. Драко точно знал одно. Скоро все закончится.
***
Палочка ее валялась у кресла, забытая, ненужная; платье черными складками блестело в рассветном мареве. Где-то наверху тикали часы. В подвалах Нагайна с хрустом обрывала чью-то жизнь, утоляя звериный голод. Облака рваными клочьями неслись по небу, чтобы раствориться в сумрачной вечности. Самый темный час — перед рассветом. Наступит ли рассвет? Он же, расслабленный, позволил себе предаться привычным размышлениям, в то время как… девчонка дремала в его руках, едва укрытая — случайно, не иначе — краем его мантии. Непостижимо. Голова ее безвольно склонилась на его плечо, дыхание было ровным, размеренным. Измученная, драгоценная. Ненавистная. Бледно-серая когтистая кисть покоилась на ее животе, как будто там ей было самое место.
Ты просто глупая грязнокровка, Гермиона Грейнджер. Такая чистая, такая… светлая. Отвратительно чистая, даже теперь. Обладать этим, обладать тобою бесценно.
Камин давно погас. Ей, судя по всему, было холодно, но Темного Лорда это ни капли не беспокоило. Ничто не имело значения. Нагайна, сытая, приползла с охоты и, разворачивая мощные узорчатые кольца, шептала теперь о чем-то тревожном, во что совершенно не хотелось вслушиваться. Все было неважно. Все могло подождать.
Непостижимо, совершенно невозможно. Хотелось уничтожить, растерзать, разорвать грязнокровку на части. Хотелось никогда в жизни больше не отпускать от себя. Чтобы она была рядом, являлась по первому требованию, чтобы была верна ему, как Нагайна. Тысячу крестражей. Непреложный обет. Шантаж. Что угодно…
Испытанное не было внове, и, одновременно, показалось чем-то вселенским, масштабным, бесконечно важным. Самым откровенным за всю его долгую жизнь. Он почувствовал себя всесильным на какие-то мгновения, и это не было фигурой речи, он ощутил это буквально — будто вся магия его встрепенулась, расправив крылья всею своей необузданной мощью, достигла крайней своей точки, и причиной тому был этот невероятный, неожиданный порыв девятнадцатилетней девчонки. Что в ней было такого важного, не считая части его драгоценной души? Ведь не она первая, не она последняя, так в чем же дело? Почему же тогда это — быть с ней — ощущалось таким правильным и необходимым? Имело ли произошедшее вообще какое-либо значение? Ни малейшего. Отчего тогда это отвратительное чувство в груди?..
Ярость, знакомая, неконтролируемая, вдруг ослепила, захлестнула: захотелось впиться в нежную кожу длинными ногтями, изорвать, испортить. Он сдержал порыв. Стоило признать, она удивила его. Зачем она это сделала? Зачем? Потому что захотела сама?..
Это не должно было стать его слабостью. Это вообще никогда не должно было вставать на его пути. Досадная случайность, нелепость. В длинных пальцах молниеносно возникла палочка, похожая на тонкую белую кость.
У лорда Волдеморта нет слабостей.
Кончик палочки, стремительный, — прямо к ее горлу. Режущее? Вот так просто, пока спит. Секунда. Две. Три… Или нет. Лучше привычное и незаметное — всего два слова, и все будет кончено. Пятнадцать. Шестнадцать… Он видел ее спящей слишком много раз, слишком часто… Целая вечность прошла с того момента, как она появилась в поместье — грязнокровка, каких тысячи, просто девчонка, каких миллионы, но теперь она спокойно спит в его — в его, Темного Лорда! — руках (абсурд!), принадлежащая ему одному, доводящая до исступления, и непостижимость ее становится едва ли не абсолютной. Он ненавидел загадки, которые не мог разгадать. Проще уничтожить.
…Но Грейнджер не спала больше: не шевелясь, затаив дыхание, наблюдала за его внезапным внутренним разладом. Не было в ней ни страха, ни даже привычного ему щекочущего сладкого трепета. Не было и опустошающей ярости, которую сам он не знал, как избыть, не знал, на ком выместить. Не должна ли ты, грязнокровка, чувствовать то же самое?.. Знаешь ли ты, глупая девчонка, что твоя жизнь сейчас висит на волоске?
Он, безмолвный, напряженный, смотрел в ее темные глаза и видел в них себя. Она все это прекрасно знала.
Каждую секунду, когда он был рядом, она точно знала и ни капли не страшилась; чего угодно, но только не этого! И лорд Волдеморт никак не мог понять, почему. Ты не боишься смерти? Так я докажу тебе, что ее нужно бояться!