…Сердце ухнуло вниз, да так и осталось там трепыхаться неровно, судорожно. Малфой не мог поверить в то, что видел и слышал. Ведь это она была там. Не пришлось даже искать — Грейнджер была там! Свет заливал столовую, и черное платье резким контрастом выделялось на фоне окна. Он не мог разглядеть издалека, но это определенно была она. Мерлин всемогущий. В таком знакомом платье… Да быть не может. И она была не одна.
***
Гермиона сидела на самом краешке стула с резной высокой спинкой и пялилась в одну точку, куда-то в противоположную стену, так и не притронувшись к завтраку; кофе давно остыл. Волшебная палочка лежала у тарелки. В широкие окна парадной столовой лился серый зимний свет, из комнат не доносилось ни звука. «Навсегда, навеки…» Что? Ей было трепетно и тихо, и мысли, обычно живые и стремительные, теперь медленно, лениво сменяли одна другую. Она потеряла счет времени. Спала, кажется, почти сутки. Ей что-то снилось сегодня. Что-то легкое, счастливое, а не эта явь, сводившая с ума своей выкристаллизовавшейся в осознание реальностью. «Моя» — яростным шипением на ухо, и ее стон. «Никому и никогда» — сто-он. Как, должно быть, это было стыдно… И почему-то так неожиданно правильно. Она была вся в себе — в рождественской ночи, в осознании, в неверии. Слишком страшно, чтобы быть правдой, слишком хорошо, чтобы просто быть. Слишком… все. Все это слишком. «Тысячу крестражей, грязнокро-о-овка», — вот так, с придыханием.
Получилось или нет? Как узнать, получилось ли? Сработал ли ее хитрый план — ее ловушка, в которой она сама себя захлопнула? Кто знал, Мерлин, что это будет именно так… Самым страшным, самым ироничным было то, что все это теперь казалось неважным, бессмысленным. Какая, в конце концов, разница, удалось ли ей или осколок останется с ней навечно? Странным, двойственным было это чувство: ей хотелось заново пережить каждую секунду свершившегося, но думать обо всем этом было мучительно больно — Гермиона знала, что этим неожиданным открытием предает все свое «героическое» прошлое, все свои идеалы. Но как понять все же? Она же, наверное, должна была что-то почувствовать?.. Ей нужно было знать наверняка. Нужно было проверить, чтобы понять, как действовать дальше. А иначе…
— О чем задумалась, принцесса? — выдернул ее в реальность знакомый голос и знакомый запах крепкого табака. Она коротко улыбнулась краешком губ и заставила себя посмотреть на Долохова. Тот без церемоний сел напротив и, подперев кулаком темную от короткой щетины щеку, неизменно-насмешливо сверлил теперь Гермиону цепким взглядом. Как некстати все это именно сейчас, как некстати эта реальность, эта необходимость что-то отвечать, как-то реагировать… Интересно, где теперь сам Темный Лорд? Больше всего на свете сейчас ей хотелось бы видеть именно его.
— Доброе утро, — тихо поздоровалась она.
— Кто-то сегодня в приятном расположении духа, мисс Грейнджер?
— Сложно сказать, — расплывчато ответила Гермиона, уставившись в тарелку, но так и не смогла заставить себя взять в руки приборы. Кусок не лез в горло. Интересно, всегда ли чувствуешь себя так странно после? Или ее случай во всех отношениях исключителен?
— Да ты даже не позавтракала. Откуда возьмутся силы? Сегодня отрабатываем ближний бой, сразу после собрания.
— Серьезно? — удивилась Гермиона. Оказывается, жизнь продолжалась, и это казалось самым странным на свете. — Я думала, сегодня мы не тренируемся, — попыталась возразить, но потом подумала, что, возможно, физическая нагрузка — это то, что сейчас и правда помогло бы отвлечься.
— С чего бы? — с чего бы ему знать, что жизнь её теперь дала такой крутой поворот, и нужно учиться жить ее, новую? — И начнешь без меня: можешь заняться щитами, пока я буду занят. Ешь свой завтрак и вперед. У тебя пятнадцать минут.
Она цокнула, закатила глаза, но кивнула; Антонин не дал ей подумать вдоволь, когда это было так необходимо, но спорить она не стала. Неожиданно что-то стукнуло в окно, и Гермиона с удивлением обнаружила, что это большая пестрая сова-неясыть. Она ни разу не видела сов в поместье с самого своего появления здесь. «А вот и ты, дружок», пробормотал Долохов, открывая окно, забирая у птицы газету и опуская несколько сиклей в мешочек, висящий на протянутой лапе. Такое простое, бытовое, совершенно обычное действие — и в глазах почему-то защипало; так странно было наблюдать за чьей-то «нормальной жизнью». Развернув «Пророк», Пожиратель погрузился в чтение. Первым порывом Гермионы было попросить взглянуть, но она мгновенно передумала, с удивлением обнаружив в себе полнейшее равнодушие к информации из внешнего мира — только не сегодня, не сейчас. Вновь ирония — еще какую-то неделю назад она многое бы отдала за возможность почитать газету! Но теперь все это виделось пустым, бесполезным. Ей нужно было обдумать нечто другое, нечто гораздо более важное…
Какое-то время Гермиона бессмысленно пялилась на испещренную текстом бумагу, и в какой-то момент внимание ее волей-неволей все же привлекли несколько заголовков, которые она сочла ужасно претенциозными (особенно радостный — «Хогвартс полностью восстановлен. Распределение по факультетам будет окончательно упразднено с нового учебного года» или «Союз с магической Францией: к чему привели переговоры с французским правительством. Подробнее на стр. 2»), сопровождавшихся колдографией какой-то незнакомой женщины, одетой в мантию с эмблемой министерства, ярко улыбающейся и машущей рукой с первой полосы. Очевидно, в магическом мире все было исключительно прекрасно.
— Честно говоря, — произнесла Гермиона задумчиво спустя несколько минут тишины, прерываемой разве что шорохом перелистываемых страниц; произнесла скорее сама себе, чем сидящему напротив Пожирателю, — не понимаю, как ваша политика вообще возможна. Ведь чистокровных меньшинство! Вы как будто не видите очевидного.
— В самом деле? — Долохов даже отложил газету, настолько его удивила реплика маглорожденной собеседницы, что никогда не позволяла себе при нем подобных комментариев. Его реакция позабавила Гермиону. — И чего же «мы» такого не видим?
— Люди взбунтуются. Это только вопрос времени. Кроме того, если вы продолжите в том же духе, то вас всех рано или поздно ждет полное вырождение.
Гермиона вздохнула и перевела взгляд в окно, чувствуя, что Долохов не спускает с нее глаз. Все это в самом деле было неважным. Она так много думала об этом раньше, стараясь отвлечься от ночных кошмаров и странных видений, даже пыталась высказывать свое мнение лорду Волдеморту (чем ужасно его веселила, или раздражала — в зависимости от настроения). Теперь же, произнесенная вслух, эта мысль показалась ей скучной, ненужной, пусть тысячу раз верной и очевидной. Но доказывать больше ничего никому не хотелось. Получилось или нет? Если все получилось, почувствовал ли он?.. А если ничего не вышло, то…
— Очень интересно, — произнес Долохов, скептически изогнув черную бровь. — Ты, может быть, хочешь научить Повелителя, как правильно вести дела?
— А может я и могла бы, — безучастно отозвалась Гермиона.
— Научись сначала держать палочку, — отмахнулся он и вдруг воскликнул, заставив Грейнджер подскочить на месте: — Теодор! Ты чего это так рано сегодня?
Гермиона порывисто обернулась. В дверях действительно топтался Нотт (только его ей не хватало!). Он, как и всегда в последнее время, выглядел изможденным, если не сказать больше: совершенно больным. И какого-то драккла не сводил с Гермионы своего раздражающе-шокированного взгляда. Нет, она и сама этим утром смотрела на себя в зеркало примерно так же, еще и качая головой, но только лишь потому, что знала — теперь жизнь ее больше никогда не будет прежней, и нужно срочно осваивать новые правила игры. Интересно, что обо всем этом думает Лорд?.. Взгляд Нотта, однако, рационально объяснить она не могла — разве что, у нее на лбу было прямым текстом написано, что именно с ней случилось. Взгляд этот возмутил ее. Нотт вообще ей не нравился.