— Зачем выкидывать? Ничего ему от воды не сделалось, и заряд он примет.
Черемушкин ведет к электростанции. Она помещается в отдельном, очень чистом домике.
— Да тут у вас целая мастерская!
— А как же! Не будешь же из-за каждого пустяка вертолет вызывать. То радиостанция вырубилась, то дизелю — профилактику, то какой-нибудь из приборов испортится. А вот сейчас подвесной мотор сломался. С ним у меня больше всего мороки.
Черемушкин говорит и дело делает — подсоединил аккумулятор, запустил дизель подвижной электростанции: „Ток дадим небольшой, время есть, а заряд глубокий…“
Регулирует силу тока и вдруг меняет тему разговора.
— Вы мне лучше скажите, зачем вы на Север подались? Мы здесь хоть для дела. А вам что, мало других мест для отдыха?
По пути к катеру излагаем идейные предпосылки нашего похода.
— Ну ладно, зачем — это я понял. Но почему именно вы пошли? Разве можно так рисковать? Неужели нельзя было найти приличный катер и людей более опытных, профессионалов? Вы ведь, ребята, даже и с условиями незнакомы.
— Вам ли говорить про риск? Вы сами в Индигу на „казанке“ ходите…
— Я — другое дело. Я здесь живу».
После мыса Микулкин «Замора» пересекла Чешскую губу, прошла Индигу, Топседу и добралась до Печоры.
Здесь катер оставили зимовать. Он требовал капитального ремонта.
Пройдя путь от Москвы до Печоры, Дима убедил себя, что можно «пробежать» на «Заморе» до Тикси или в крайнем случае до Диксона.
К весне в Печору должны были съехаться снова Дмитрий Кравченко, Аркадий Корольков и Владимир Савельев, сменивший Сережу Красносельского, который от новой поездки отказался.
Чуть сутуловатый, тихий, рано начавший лысеть Володя Савельев, инженер одного из московских научно-исследовательских институтов, кажется, дальше Можайска никуда и никогда не выезжал. Типичное дитя большого города, он не умел чистить рыбу, варить кашу, понимать с полуслова товарища, особенно на привалах, когда требовалась большая расторопность, чтобы засветло разбить палатку, набрать дров, зажечь костер, запастись водой для чая, найти в рюкзаках сухари и кружки. Склонный более к созерцательности, чем к какой-либо деятельности, он себе на удивление решился поплыть с Димой. Оставалось гадать, чем руководствовался и Дима, когда соглашался взять с собой Володю.
Аркадий Корольков опять мог потратить на поездку только свое отпускное время и где-то на полпути должен был покинуть «Замору». Требовалась замена, поэтому Дима обратился в «Вокруг света» с просьбой «дать человека». Заодно с помощью журнала он хотел обзавестись необходимыми для похода в морях Арктики документами.
Редакцию настораживало, что свою экспедицию Кравченко предполагал осуществить на крошечном катерке. Ведь это был немалый риск. Здесь требовалась большая и тщательная подготовка. Первый этап путешествия «Заморы» по рекам и Белому морю прошел более или менее благополучно лишь потому, что был самым легким. Дальше шло Карское море — оно пострашнее. Да и берега были уже менее заселены, на чью-то помощь рассчитывать не приходилось.
Но Дима уверял, что катер строился на совесть и вполне приспособлен для плавания по северным морям, благо никто из сотрудников журнала «Замору» в глаза не видел, а предусмотрительный Дима не показывал ее фотографий. По московским улицам неслись шалые ручьи, горячо светило весеннее солнце, обещая хорошее лето. «Катер в Печоре, и мы все равно пойдем», — настаивал Дима.
Хотя путешествие и представлялось сомнительным предприятием, тем не менее автор этих строк дал согласие участвовать в нем. «Кто не рискует, тот не выигрывает», — пришли мне на ум бесшабашная мысль. Ну почему же в наш деловой, рациональный век мы должны слепо придерживаться его логических установок?!
Привлекала меня эта поездка еще и тем, что давала возможность снова побывать в Арктике, которую я знал на всем протяжении от Ян-Майена в Северной Атлантике до мыса Уэлен на Чукотке.
Договорились так: из Печоры Аркадий Корольков, Володя Савельев и Дима Кравченко пройдут до Карского моря, я же вылечу позже и встречу катер в Амдерме, а может, и в Югорском Шаре.
Мой друг, узнав, что я собираюсь пойти по Ледовитому океану на катерке, возмутился: «Идти к черту на рога?! Кому это нужно?! Зачем рисковать, голодать, мучиться, когда можно с комфортом доплыть, доехать, долететь, если уж снова потянуло туда? Вашу лайбу разнесет первый же шторм, выбросит на мель, раздавит льдами…»
Евгений Иванович Толстиков, заслуженный наш полярник, заместитель начальника тогдашней Гидрометеослужбы СССР, руководитель многих антарктических экспедиций, участник похода к Полюсу недоступности, человек, испытавший всю лютость высоких широт, хорошо представил себе опасность нашего предприятия, когда я рассказал ему о намерении пройти на катере по Карскому морю. Но, наверное, потому, что сам постоянно шел навстречу опасностям, он без всяких проволочек дал нам «добро» и под письмом к начальникам полярных станций с просьбой «оказать содействие» твердой рукой поставил свою подпись.
Кроме матросских обязанностей я должен был в экипаже отвечать за кино- и фотосъемку. Накупив целый рюкзак фотопринадлежностей, объективов, пленки, собрав теплые вещи, я вылетел в Амдерму, так и не дождавшись телеграммы от Димы с дороги.
Меня поместили в маленькой комнатке аэрофлотовской гостиницы, и я сразу же побежал к морю. Но «Заморы» там не было. Ребята, видимо, находились где-то далеко за Югорским Шаром.
Потянулись дни, такие томительные, что делать ничего не хотелось. Я бродил по тундре, снимал васильки и ромашки, читал, летал к геологам на вертолете. Сверху июльская тундра была трехцветной. Преобладал грязно-зеленый цвет. На нем ярко выделялись буровато-рыжие пятна болот. Еще больше было темно-синих пятен — это озера. Местами они вытягивались цепочкой — обозначалось русло распавшейся тундровой речки. Отсюда казалось, что по тундре проехал, виляя, маслозаправщик, у которого растяпа-водитель забыл завинтить кран. Вечером я неизменно приходил на берег. Незаходящее солнце плавило море. Колкая солнечная дорога резала воду. Стояли на рейде суда. Сонно перекликались чайки. Тихо было на земле, тихо в поселке. Все спали. Около зеленых свай журчала такая же зеленая вода. На память приходили стихи здешнего поэта.
И все же я дождался того мига, когда на пороге гостиницы появился Володя Савельев с потемневшим лицом, в мятой штормовке и шерстяной шапочке с легкомысленным помпончиком на макушке. Было раннее утро. Окна дребезжали от ветра. По улице носилась снежная крупа. Мы быстро пошли к причалу. На берег накатывалась тяжелая волна. Вода обрушивалась на сваи. Они вздрагивали и скрипели, издавая горькие стоны. Сваи принимали первый удар. За ними вода дробилась, теряла силу, и «Замора» не так рвалась на капроновых растяжках и не билась бортом о причал. Я сразу узнал ее, хотя никогда не видел раньше. Не в пример черным портовым трудягам-катерам она была окрашена в нарядный оранжевый цвет. На борту белела надпись славянской вязью: «Москва — Архангельск — Диксон». С высоты пирса «Замора» походила на божью коровку. Непропорционально широкая, низкобортная, с приплюснутой рубкой, забранной органическим стеклом, А-образной мачтой из тонких дюралевых трубок, она не внушала никакого доверия.