"Всегда так начинают", - думал Костя.
- Какое у тебя семейное положение?
- Женат. Есть ребенок.
- Мальчик? А как зовут?
- Юра.
- Вот и у меня внучок - тоже Юра. Отличный пацан! Два года. Глазенки шустрые, так и бегают: зырк, зырк! Давеча говорит: "Деда, купи шоколадку!" Купил и думаю: мы-то без шоколадок росли...
Костя молчал.
Секретарь наклонил голову, как бы прислушиваясь.
- Да, без шоколадок... У меня с брательником одна пара сапог на двоих была. Мыс ним другой раз по одному сапогу наденем - и во двор. Прыгаем там на одной ножке... Ничего, выросли.
- Я тоже без шоколадок рос, - резко сказал Костя.
- Ты с какого года?
- Семнадцатого.
- Октябрю, выходит, ровесник. А я этот самый Октябрь своими руками делал. Брат мой - тот еще в Февральскую погиб. Лежит там, в братской могиле, на Марсовом поле... Серые камни Марсова поля... Давно он туда не ходил. Костя поднял голову посмотрел на секретаря. Глаза под толстыми черными бровями глядели добро, понимающе... Кто его знает, может, и не сволочь? Костя его мало знал, сначала по бровям подумал: сволочь. Не суди по бровям...
- Закурим, - сказал секретарь. Закурили.
- Что у вас там с человеком-то? Неужто и правда уравнениями описать его можно? Мудрено.
- Мудрено, но в принципе возможно.
- Сомневаюсь я что-то. Неужто всего человека? Со всеми потрохами? С ненавистью, к примеру? Стой самой, с которой на Зимний ходили?
- До этого еще далеко. Мы ведь за такую задачу и не беремся. Наша гораздо проще. Представьте себе систему управления с обратной связью, одним из элементов которой является человек... Можно я бумагу возьму? Костя взял лист бумаги и вынул ручку.
- Ну уж ты мне уравнений-то не пиши. Не в коня корм. Скажу тебе по секрету: я эти самые дифференциалы и интегралы и раньше-то не больно шибко знал, а теперь и вовсе забыл. Работа не та.
- Илья Устинович, вы же кандидат?
- Хреновый я кандидат. Жинка пристала: защищай да защищай, да и сверху нажали... Защитил. Работенка была - дрянь. Оппоненты-то больше на мою автобиографию нажимали. Мол, из самой гущи народной произошел, в шестнадцать лет только читать-писать научился. А как я мог раньше научиться, коли сапог не было? Ваш-то профессор, Поспелов, так и сказал про меня: "Защитил автобиографию на степень кандидата технических наук". Острый старик, дай бог ему здоровья. Язык - шило. Я на него не обижался и теперь не обижен. Хорошо ли это- в шестнадцать лет в первый раз книжку взять? Нехорошо. До сих пор это чувствую. Скажу тебе как на духу: не мое это дело! Читаю, а сам губами так и шевелю. Ты, между прочим, заметь: если кто про себя читает да при этом губами шевелит - верный знак, что не его это дело.
Костя слушал, помимо воли заинтересованный.
- Тебе этого не понять, ты еще во каким, на горшке сидя, книжку листал. Вот Юрка, мой внучок, таким же будет. Два года мальцу, а он уже буквы знает: "а", "о"... Шустер! Отец-то твой из каких был?
- Из революционеров. Тоже Октябрь своими руками делал, - криво усмехнулся Костя.
- Ну, ну, ты это зря с подковыркой. В каком его посадили?
- В тридцать седьмом.
- Счастье твое, что ты с ним не жил. Зря не посадят. Ты эти усмешечки брось.
Костя молчал.
- Умер отец-то?
- Умер. В тюрьме.
- Жалко людей, - неожиданно вздохнул Илья Устинович. - Ну, да что поделаешь. Нечисти этой тоже немало было. Мы с тобой давай теперь по делу поговорим. Придется тебе, товарищ Левин, признать свои ошибки.
Это прозвучало как-то внезапно. Костя опешил и ответил не сразу:
- Не могу.
- Те-те-те, ты не торопись, а меня послушай. Ты меня ученее, а я тебя умнее. Видел больше. Ох и много же я видел на своем веку, не дай бог...
Слушай меня, товарищ Левин. Ты тогда на собрании речу сказал и думаешь: "я герой". А никакой ты не герой, просто глупый человек. До седых волос дожил, а разума нет.
- Я выступал не по разуму, а по совести.
- Пышно говоришь, как по книжке. А на деле-то прав я, а не ты. Ну, какое ты дело сделал, что выступил? Кому помог? Себе? Себе хуже сделал. Делу своему, если уж так в него веришь? Тоже хуже. Товарищам? Им-то совсем плохо сделал. Не дай бог, за тобой потянутся, наговорят пустяков, шеи себе сломают... На такую удочку легко люди попадаются. Вот и выходит, что всем ты навредил.
- Я говорил, что думал.
- Не всегда это нужно, брат. Сейчас всего важнее людей беречь. Время-то какое, видишь? Против рожна не попрешь...
- Сами же вы, Илья Установим, в семнадцатом году против рожна перли. И ведь сломали его, рожон-то!
- И, батенька, это ты и сравнивать не думай. Тогда было ясно, против кого переть. А теперь? Против своих переть? Против него ты, что ли, переть задумал?
Илья Устинович подбородком показал на портрет Сталина.
- Нет, - сказал Костя. - Против него не пойду.
- То-то и есть. Никто против него не пойдет. Он всю страну в один кулак собрал. А теперь самое главное - единство. Не так думаешь - держи про себя свои думы. Твой-то дружок, Нестеров, умней тебя оказался.
Костя встал.
- О Нестерове я говорить отказываюсь. И вообще, вы меня не убедите. Отпустите меня, Илья Устинович.
- Жаль, жаль, - сказал секретарь, тоже вставая. - Сломаешь себе голову ни за грош. А нам такие, лобастые, нужны...
Он повертел в руках карандаш.
- Придется нам, товарищ Левин, ставить вопрос о твоем пребывании в партии.
- Ставьте...
* * *
Он пришел домой зеленый, еле держась на ногах.
- Костя, ну как?
- Бюро не было. Говорил со мной один секретарь. Уговаривал.
- Ну и...
- Не уговорил.
- Костя, родной, я тебе налью чаю.
- Не хочу ничего.
- Пожалуйста, выпей. Для меня. Очень прошу.
- Ну, давай, смешная.
И правда, крепкий чай, горячий, помогает... За чаем Надюша сказала:
- Заходил Юра.
- Это зачем еще?
- Костя, может быть, он не так виноват...
Костя стукнул кулаком, стакан подскочил, опрокинулся.
- Надя, я тебе говорил русским языком, чтобы я никогда не слышал об этом... об этом...
Он вскочил из-за стола и стал ходить взад и вперед. Надя убрала на столе, налила новый стакан чаю:
- Садись, милый, пей.
- Надюша, прости меня.
- Боже мой, за что? Ведь это я виновата.
* * *
Перед ним сидел майор - нет, теперь уже не майор, а подполковник Авдеенко. Две звезды блистали на новеньких погонах. И весь он был какой-то новый, очень умытый, и смотрел холодно, обоими глазами.
- Мы недовольны вами, Нестеров. На партсобрании девятнадцатого числа вы выступили неудачно. Кто вас просил каяться, признавать свои ошибки? Только оттолкнули от себя людей. Вам дали ясную инструкцию: говорите как можно свободнее, провоцируя также свободные высказывания. Не бойтесь. Свою работу вы сохраните при любых условиях - мы это гарантируем.
- Авдеенко, - сказал Юра, - я пришел сюда, чтобы заявить, что я не работал с вами и работать не буду. Что я пришел сюда впоследний раз. Не вызывайте меня больше - я не приду.
Авдеенко встал.
- Трудный вы человек, - сказал он очень просто.
- К сожалению, я потерял слишком много времени, прежде чем вы это поняли.
- Трудный человек, - повторил Авдеенко, глядя вниз и, видимо, размышляя. Поднял голову и прикрыл один глаз.
- Ваш приятель Левин оказался не таким трудным.
И тут Юра ударил его кулаком в лицо. Он успел увидеть, как исказилось страхом это ненавистное, благообразное лицо. Он ударил прямо в страх и больше уже ничего не видел. Словно шторка задернулась.
* * *
В Ленинграде поздней осенью по утрам почти совсем темно. Костя ушел на работу, Надя, проводив его, села за шитье. Утренняя темнота тяжела, как ртуть. Зазвонил телефон.
- Надя? Это Лиля говорит. Да Лиля же. Вы можете разговаривать?
- Могу. Что случилось?
- Юру, по-видимому, арестовали. Надя ахнула: