– Вы… приняли участие в той… церемонии? – глухо спросил он.
Графиня медленно полоскала тонкие пальцы в пиале с желтоватой водой, в которой плавали листья шафрана и гвоздика.
– Нет… я не успела. Отряд полиции штата, посланный моим отцом, окружил селение поклонников Кали. Они были расстреляны все, а маленьких детей закопали живьем, чтобы не тратить пули. Но общин Кали осталось еще очень много… Послушайте, Пяст, здесь душно. Как вам кухня?
– Она великолепна!
– Я рада.
Графиня встала. Следом неуклюже поднялся на затекшие ноги Радзивилл. Он, хрипнув, ослабил идеальный галстучный узел. Графиня пошла вперед. На краю террасы из темноты возник малаец и протянул счет. Мельком взглянув на цифру, Радзивилл отдал ему крупную купюру. Женщина уже стояла на желтом песке дорожки, у автомобиля. Алесь огляделся, но она устало заметила:
– Не ищите мои туфли… Они мне чертовски надоедают! Это удобный способ каждую неделю менять обувь. Садитесь.
Мотор «астон-мартина» сыто заурчал, тонкие пальцы в перстнях с бриллиантами легли на кожу руля. Шурша, машина выкатилась на аллею Венсенн.
– Вы никогда не думали, мой маленький Пяст, о том, как все-таки притягательно убийство ради убийства? – проговорила графиня, доставая из перчаточного ящика коробку тонких сигар. – Убивать ради денег, власти… – это пошло. А вот БЕЗ МОТИВА, просто так – это высшая математика смерти. Логическое завершение ее идеи. Что вы скажете?
К Радзивиллу вернулось его обычное меланхолическое настроение. Глядя на ее руки, он нашарил трость, прислоненную к спинке сиденья, обхватил ее набалдашник руками и проговорил сквозь зубы:
– Что ж, в этом что-то есть. Виньетка смерти… на полотне жизни.
– Да. Каприз художника. Такое убийство красиво. Человек берет на себя бремя Бога. О, вы себе не представляете… В этом есть своя поэтика, которую воспевал еще Шарль Бодлер. Мрачная готика, черная анаграмма.
Автомобиль, скользя в парижской ночи, приближался к площади Бастилии. К аристократическому кварталу Марэ. Прожектора обливали светом Июльскую колонну, ее гладкий фаллос, увенчанный статуей Гения Свободы. Здание Театра Опера де Бастий тоже плескалось в фонтанах света, красного и желтого. Бульвар Ришар-Ленуар, расцвеченный золотисто-коричневым, уходил вправо, а с левой стороны мерцали фонтаны и вода пруда парижского Арсенала. Туда и свернул «астон-мартин». Остановился, проехав в глубину аллеи.
Графиня сидела, положив руки на руль, выпускала дым в окно – облачками. Рядом, в бархатистом полумраке, журчал фонтан.
– Алесь, – вдруг тихо проговорила женщина, – вы не хотите искупаться?
– Что?
– Искупаться… Я умираю от жары.
Он смотрел, как опустело ее место, как на белую кожу сиденья легкой шелковой чешуей упали ее шаровары и та сама газовая блузка. Радзивилл выскочил из автомобиля, едва не ударившись головой о крышу; нагая Дьендеш стояла у самого парапета фонтана и усмехалась. Черные волосы растеклись по плечам, колье сверкало на ее теле. Женщина грациозно забралась на парапет, склонила голову и выставила балетным жестом великолепную ногу. Она напоминала статую, перенесенную сюда по ошибке из сада Тюильри. Свет прожекторов Оперы падал на ее тело, особенно соблазнительно высвечивая острую торчащую грудь и выпуклые бугры сосков.
По площади Бастилии, со стороны рю де ла Руэтт, направляясь на ее противоположный конец, к рю де Лион, проехал автомобиль, какой-то старый «рено». В нем наверняка сидел пожилой клерк, возвращавшийся со сверхурочной работы в Монтрей, или молодая парочка, только что посмотревшая ночную ленту в кинозале Монмартра да перекусившая в дешевой пиццерии. Заметив автомобиль, Дьендеш повернулась в его сторону, выпятила нагие бедра и, усмехаясь, ладонью с растопыренными пальцами сладострастно провела по своему телу. Мигнув фарами, машина пугливо юркнула на рю де Лион. Кристальное бесстыдство этого жеста ударило поляка, словно электротоком. Графиня умела провоцировать.
Алесь скрипнул зубами. Он стоял у машины, вертя в руках свою трость, а потом резко отбросил ее, не глядя, – кажется, под колеса автомобиля. Пиджак полетел туда же, куда-то в открытую дверцу «астон-мартина». На полпути к фонтану он избавился от штиблет, порывисто вскочил на парапет, и женщина, смеясь, увлекла его в фонтан. Они рухнули в водопад холодной воды. На секунду расстались. Но вот поляк, шатаясь, пробрался в угол фонтана, где не было хлещущих струй. Женщина взобралась к нему на плечи, гибкая, как обезьянка, и, держась за его тело ногами и левой рукой, правой расстегивала пуговицы мокрой сорочки, а ее зубки покусывали Алеся за плечо, сквозь ткань. Холодная вода ничуть не остудила его желание, оно колотилось молоточками в ушах, оно подступало к горлу…