А она очень мать любила для матери все стерпит, во всем послушается.
III
Один из наших родственников отдавал дочь замуж. Человек богатый, свадьбу пышную справлял И мы готовились на ту свадьбу втроем с Марусей. — Еще задолго до свадьбы начали забегать к нам девушки, то одна, то другая; узнали мы все начистую, что много было созвано гостей, чуть не со всего света; и откуда сватовья, и с кем понаедут.
Молодую выдавали в другое село, от нашего недалеко, в Любчики. Оттуда, рассказывали, все миром нагрянут; там будут и девушки, и козаки, и вся молодежь! Село большое. Хотя бы кто и не дожил до свадьбы, то с кладбища придет, — уверяли нас. Только и разговору было, что про ту свадьбу, что такая, и такая она будет, и невесть какая!
А главное, слух прошел, что будет какой-то родич молодого — козак Ча́йченко; да такой, что никто и не видел такого молодца: ни рассказать, ни описать нельзя!
— А кто из вас его видел, девушки? — спрашивает Катря. — Алена Чугуевна видела, как из церкви шла; и теперь что вспомнит, то вздохнет…
— Да и Маруся, кажется, его видела?
— Маруся! — вскрикнула Катря. — Ты видела козака Чайченка? Ну, что? Каков? Молчишь небось! Когда же это ты его видела?
— Как была с матерью на свадьбе у кумы, в Любчиках, тогда и видела, — ответила Маруся; а сама шьет да шьет…
— Ну что — и вправду хорош? А какие у него глаза?
— Он черноволосый, смуглый.
— Разговаривал с тобою? Что он говорил? Приветлив? Верно, гордый? К кому там он в Любчиках побольше льнет?
— Да бог с ним! перестаньте уж, — говорит Маруся.
— Расскажи же, расскажи, почему не рассказать?
Окружили ее, уцепились и не пускают.
— Что ж мне рассказывать?
— Какой там Чайченко? Право, хочется знать: разговорчив ли, по крайней мере?
— Нет, не очень разговорчив.
— Ну, уж, верно, гордый?
— Не знаю.
Расспросам не было конца: каждой ответь, на все стороны по словечку — и то устанешь.
Маруся, кажется, оттого и поспешила уйти домой.
Ну что будешь делать с этим Чайченком: он у всех девушек на мысли и на языке. Одна проведала, что у него есть старушка мать, другая наверное узнала, что он хочет поселиться в Любчиках. Даже разузнали, какую хату они там себе с матушкой покупают; а Пинчуковна вылетела на улицу, как воробей из-под крыши: «Чайченка Яковом зовут!» Да что уж тут! Проведано, какой и перстень на его руке… Ни одна без верных вестей не осталась.
— Ну, уж смотрите, не перехвалите через край, — смеется Катря подругам, — славны бубны за горами!
— Да вот уж и свадьба недалеко; увидим сокола залетного.
— Дай вам бог! А то уж, право, досадно слушать: только и разговора, что про него; хоть бы уже скорей повидали да затихли.
Вот уж зовут на девичник, просят на свадьбу… Мы нарядные, в цветах, бежим, смеемся. Маруся одна что-то задумчива.
Мы же с Катрей шутим, все-таки об этом Чайченке толкуем, что, может, он такой, что одним взглядом девушек побивает.
— Отчего ж Маруся наша так задумалась? Маруся! Да каков же Чайченко? Скажи, чтоб нам узнать его сразу, — говорит Катря. — Ты точно для себя одной его бережешь.
— Да что ж сказать мне?
— Да каков тот славный Чайченко?
— Молодой, черноволосый.
— Только и всего? — смеется ей Катря. — Ну мало ли на белом свете молодых, черноволосых! Как же его меж ними признать? Как на беду, все любчевские молодые люди черноволосые. Да, может, у него во лбу месяц, а на затылке звезда?
Подходим; людей, людей! И на улице, и вокруг хаты — негде иголки воткнуть. Кое-как мы пробрались, вошли в избу. Тут все наши девушки — здороваемся, друг дружку расспрашиваем… С молодой словечко перемолвили, пожелали ей всего, всего на свете. Стариков хозяев поприветствовали. А тут заиграла музыка; девушек, словно цветов, был полон двор. Вокруг парубки[26] стояли как стена. И сколько их там было — одних сторонних, чужих! Куда ни обернешься, все на тебя незнакомые глаза блестят!
«Где же тот Чайченко? — думаю. — Где тот невиданный, неслыханный?» Да и гляжу исподтишка кругом, не узнаю ли я его меж другими?
— Боже мой! — прошептала, точно испуганная, Катря подле меня. Оглядываюсь — она стоит; вот словно как бы шел человек, не думав, не гадав ничего, да вдруг над пропастью очутился. Так она стояла, так глядела и, кажется, бедненькая, не видела вокруг света божьего! Я себе посмотрела в ту сторону. Между молодыми людьми, как клен меж осинником, стоял высокий, статный, чернобровый козак, в темной свитке, красным поясом перетянутый. Загляделась и я на него! Опомнившись немножко, спрашиваю: