— Катря! — говорит ей потихоньку мать, испугавшись. — В своем ли ты уме? Кстати ли тебе спрашивать?
Катря не слышит.
— Отчего он не пришел? Отчего его нету?
— Не знаю, не знаю, душа моя! Он сказал мне, что будет, а вот и нету… Верно, какая помеха… Я его спрошу… Я тебе скажу тогда…
Заметно, Чайчиха не придумает, чем ей отговориться… Там кому-то сказала, что Яков ждет человека, пойдут глядеть волов, которые случайно продаются; потому, верно, он и не пришел. Недолго и сидела — поторопилась домой. Не видно и не слышно Чайченка, как вода унесла! Мы были еще на двух свадьбах, не был он и там. Мать его приходила: то говорила, что он нездоров, то — дома его нету. Сама старушка такая печальная, как тень, мается. Села в уголке с Катрею, говорит ей, чуть не плачет: «Не печалься, дитя мое, не горюй! Перейдет лихой час, все недоброе, даст бог, тучей перенесется. То-то я бы счастлива была, как бы ты, солнышко мое, осветила мою хату сумрачную. Я вижу, ты любишь его; за то тебя люблю, как родную доченьку».
Однажды старик вошел в хату веселый.
— Не будет ли снегу, — говорит, — такие белые тучи все небо застилают.
Мать, глядя на него, и сама смелее стала.
— Далеко ли, друг мой, ходил? Что там на селе слышно?
— Что слышно? А нашу Катрю сватают.
Все мы вздрогнули, гляжу на мать, на Катрю — лица на них нет, как будто мы услышали о покойнике.
— Кого же это? Кого нам господь посылает? — спрашивает мать чуть слышно. Отец взглянул на Катрю:
— Шеляг сватает за своего сына, за Дмитра. Кажись, жених хоть бы кому! Не дериголова какой-нибудь, не пройдоха! Хозяин в деда, в прадеда; из серебряного кубка гостей потчует.
— Что с тех кубков, когда полны слез! — сказала мать.
— Гм! — больше ничего и не сказал отец, только поглядел на нее пристально. Она отвернулась зачем-то, слезу потихоньку утерла.
— Я бы себе лучшего зятя сам не искал, — отозвался снова отец, надвинул шапку и вышел из хаты.
Мать слезы глотает и не глядит уже на свою бедную дочку.
А Катря встала, будто хотела бежать куда, бледная, глаза дикие.
— Доченька моя! — бросилась к ней мать. — Успокойся, потерпи еще, отец все ж таки не враг тебе!
Как на горе, Чайчихе не рука проведать нас. И Филипиха сердится, некому нам совета дать. Не с кем горем поделиться. А тут и милый наш — как солнышко зашло, нет и нет его!
Однажды мать начала склонять Катрю:
— Покорись отцу, дочка! Что ж делать, дитя мое, когда такая твоя доля!
— И вы туда ж, мама! Нет, родная, не такая моя доля.
— Мое милое дитя! Кого же беда в свете минует. Живши, от лиха не уйдешь, каждый свое отбудет… Что же, если отец от тебя отчуждается?..
— Отец отчуждается? Уж нечему, кажись, отчуждаться больше. И мое-то сердце не очень близко от него.
Да и засмеялась, точно закашлялась.
Мать ничего ей не ответила, боялась больше трогать ее, только вздохнула тяжело.
— Как же ты думаешь, дитя мое?
— А думаю, лучше умереть, чем продавать себя за хваленные отцом кубки.
— Да как же так и умереть? Грех на себя смерть накликать!
— И то грех, мама, не любя клясться, что люблю.
Давно уже не видали мы Марусю, то за своею бедою, то потому, что Филипиха не ходила к нам; из-за Катри ж и вышло это. Да и Маруся точно пряталась, почти из хаты не выходила.
— Пойдем, — говорю Катре, — к Марусе. Что нам за дело, что старики не в ладу; нам того не надо знать, мы с нею втроем посоветуемся.
Пришли. Маруся сидит, шьет. Вдовы не было дома.
— Здравствуй, Маруся, душка! — говорит Катря. — Мы пришли к тебе посоветоваться вместе, что мне делать с моею бедою? Да знаю, что и ты меня осудишь, как послушаешь!
— Садитесь, подруженьки мои. Рассказывайте.
— Отец меня за него не отдает. За нелюба, за богача меня прочит. А я, сестрица, отца и матери не пожалею, брошу им все богатство их. На что оно мне! Пусть скажет: я за ним на край света пойду! Пойду и не оглянусь ни разу! Оставайся все! И роскоши, и поля, и плуги их. Не надо мне до смерти ничего, — лишь бы жить вместе с ним.
Маруся ответила, не поднимая глаз:
— Боже вас благослови и помоги вам!
— Маруся! — я просто изумилась ей! Вот тебе и покорная Маруся! Каков совет дает! И благословляет и разрешает!
— Сестрица моя! Святая душа! — говорит, обнимая ее, Катря. — Ты меня не осуждаешь, не будешь чуждаться меня?
— За что? — тихо спрашивает Маруся. — Ты ведь его любишь?
— Ах, люблю его, сестрица, больше, чем жизнь свою! А на меня все нападают, хотят, чтобы я его покинула… Если бы ты любила, Маруся?