— Я бы не покинула.
Я слышу и не верю сама себе.
— Маруся! Это не твои слова. Что, если бы твоя мать услыхала?
— А что ж? Если бы я любила, так мне бы ничего не было тогда страшного и никого бы я не боялась, только того, кого бы любила.
— Ах, какою ты меня радостью подарила, добрая моя! — благодарит, целует ее Катря. — Тяжко мне было! Хоть и не послушаюсь чужих горьких речей, да больно их слушать. Кажись, в тех людях души нет. Спасибо тебе, отрада моя!
Я думала, Маруся обиделась; нет, она только улыбнулась так странно.
— Не за что благодарить, — промолвила она, — я по правде тебе сказала…
В первое же воскресенье после того к нам наехали сваты Шеляговы. Принимают их, потчуют. Мать благодарит за честь, перемогаючи свою тоску и кручину, а отец говорит: я себе лучшего зятя и не желаю. А где Катря?
Кликнули Катрю.
— Катря, — говорю ей тихо, — обдумай хорошенько!
Она будто и не слышит. Идет через сени, словно мертвец ступает — тяжело, ровно.
Вошла в хату и глядит, не мигнет, на отца.
Отец, кажись, побледнел немного, взглянув на нее.
— Пойдешь, — спрашивает, — дочка моя, за Дмитра Шеляга?
— Не пойду! — ответила Катря; вот как будто сказала: режь меня!
Поклонились сватья и гордо пошли потихоньку из хаты.
Мы не шевельнемся, Катря стоит…
Отец слова не промолвил и вышел.
VIII
Мать плачет, не осушает глаз. Старик молчит, словно нас не видит перед собою; кто из нас войдет, он не взглянет; кто заговорит, — как бы кошка мяукнула — не к нему, дескать, дело.
А Чайченка нет и нет! И матери его не видно.
Катрю однажды едва удержала мать — хотела бежать в Любчики:
— Если ты меня не послушаешься, дочка, то бог с тобою, делай тогда, как знаешь, а я уж отца не стану просить.
— Хорошо, мама! Бросьте меня, покиньте, забудьте, только пустите меня к нему!
— Нет, не пущу, дочка! Я на пороге перед тобою стану, не пущу идти. Не годится!
— Я от вас уйду или утоплюсь, мама… Я так жить не в силах!
Я побежала, пересказала все Марусе.
— Как же он останется? — пришла, спрашивает ее Маруся. — Ты за своим горем не видишь горя другого. Каково ему теперь? Ты не подумаешь… Ты ради его перетерпи все, все выдержи, пока отца умолишь!
— Да если бы я хоть увидала его, хоть глянула на него, хоть одно слово услышала! Пусть меня в огонь пошлет, я пойду… Но он нейдет до сих пор. Верно, он покинет меня?
— Если нейдет, значит, так надо, Катря, а ты жди, — продолжает Маруся. — А если тебе надо что ему сказать сейчас, немедля, передай через меня: я схожу к ним.
— Ты сходишь? А мать тебя не пустит.
— Пойду, не хлопочи. Говори, что ему передать?
— Скажи ему, что я пропадаю, что умру, если…
— И на что это говорить ему? Лучше пусть услышит, что ты его верно любишь, что будешь его ждать, будешь отца упрашивать…
— Пусть он услышит, какую я муку терплю! Скажи ему, чтоб он все бросил, чтоб пришел меня проведать… Отец не узнает… а хоть и узнает… горче уж не будет!
— На что так говорить, Катря? — опять Маруся уговаривает. — Разве ему и так не тяжело?
— Ах, скажи же хоть, что я так его люблю, что не могу дышать без него ни одной минутки… — И начала снова то же самое; известно, как девушки любовь свою передают…
В тот же день Маруся и говорит вдове:
— Пойду я, мама, в Любчики.
Филипиха очень удивилась:
— Иди же, — говорит. И когда уже Маруся выходила из дверей, она спросила: — Зачем тебе в Любчики?
— Пойду, мама, так, погуляю.
— Иди, дочка.
Сама за нею вышла, до ворот проводила, да только тут опомнилась и вслед Марусе крикнула:
— Не долго мешкай, Маруся!
А Катря вышла из-за угла и проводила Марусю далеко за слободу и тут же осталась дожидать ее. Подошла и я к ней туда. Только Катря завидела Марусю, бежит к ней.
— А что, сестрица? Будет он? Что сказал?
— Надо погодить, Катря, — ответила Маруся.
— Нет сил моих ждать, — да так и бросилась на землю, а слезы как роса блестят, катятся по траве! — Так он не придет? Напрасно ты ходила? Что ж мешает ему прийти?
— Он такой печальный! — говорит Маруся.
— Печальный? — вскрикнула Катря. — Ненаглядный мой! И он печалится, как я! Я к нему сама пойду. Пойду, хоть пускай потом живьем зароют в землю! Я пойду!
— Он велел, чтоб ты не приходила.
— Не приходила? Ты, верно, не дослышала! Верно, сказал, чтоб приходила. Нельзя сказать: «не приходи», когда любишь; не станет духу? Хотя бы за то смертью грозили!
— Нет, просил тебя не приходить, Катря, он мужчина — тверже. А ты, если его любишь, так послушайся.