— И моя Маруся — бог ее знает! — вянет, точно былина. Что ей? — ума не приложу. Или времена такие настали, что скоро свету конец. Право, за нашей молодостью этого не слышно было. — Теперь сватает ее Похиленко. «Не хочу, да и только!» Коли ты, говорю, охотою не идешь, так я тебя силой отдам. «Отдайте; только вы мне, матушка, свет загородите — и ему вместе. Не будет у нас в хате ни любви, ни ласки… Я его не знаю хорошо, и не люблю, и не буду любить… Хоть пожалейте чужое дитя — за что и ему руки связывать». «Что ж, — я говорю, — и ты хочешь в монахини? И ты думаешь меня на старость покинуть?» — «Нет, мама. Пока господь вас на свете держит, я вас никогда не покину». — «Может, зазнобушка есть, да боишься признаться; может, какого убогого сироту полюбила? Уж что-нибудь да тебя с ума сводит?» — «Никто меня с ума не сводит».
Замолкнет Филипиха и задумается; а головы не склонит ни за что — все гордо ее держит.
Мать с Чайчихой поведут речь про хозяйство: как пчелки теперь роятся, что неблагополучно гусенки выводятся, а под конец все сведут речь на деток своих.
Побегу, бывало, к Марусе.
— Как живешь-можешь, сестрица? — спрашиваю. — Неужто до сих пор любишь? Не стоит того дело!
— Что делать! — говорит.
— Он, кажись, скоро женится — мать-то его все умаливает: женись да женись. Рассказывала нам, и, говорит, сказал ей: женюсь.
— Дай бог ему счастья.
Вспомянем, бывало, Катрю; споем любимую ее песенку: «Ой, выйду я за гаечок»; поцелуемся; посмотрю ей в тихие очи — жаль их — тухнут ни за что ни про что, и бегу домой.
Чайченко снова появился меж нашими молодцами. Такой же красавец, да едва ль не лучше стал? Если милый поболеет или горе какое потерпит — крепче к нему глупое сердце льнет… Снова такой же приветливый ко всем, опять со всеми говорит, а не любит, кажись, никого после вдовушки, как обвенчалась с шинкарем.
С Марусей встречаются… Ну хоть бы раз я заметила, чтоб она прошла мимо его, чтоб взглянула так, как девушкам не учиться взглядывать — что, дескать, любит его. Только стала румяней, как начал он показываться на свет.
— Какая ты розовенькая, — говорю.
— А мать все говорит, что я хвораю да грущу; пойду, пусть увидит меня румяную.
— Но меня не надуешь румянцем; правда, что грустишь ты?
— Правда, не весело, серденько.
— Ты все из-за него печалишься; а чего? Ему на свете не хуже других живется!
— Кто знает, как ему! — вымолвит она, и румянец спрячется.
Однажды собрались к нам люди, и Филипиха пришла, смотрим, и Чайчиха подъезжает. После того и другого Чайчиха и говорит вдове, сидя с нею в уголке:
— Доброй дочкой вас благословил господь. Я уж давно примечаю, такая тихая, как ангел. Кого-то поистине бог наградит такою парою, и свекрови легко будет дышать с такой невесточкой.
А Филипиха говорит:
— Она мне и радость и горе — вижу, что как свеча горит. А что ей такое? Не ведаю.
— Да она гораздо веселей стала — будет здорова!
— Не говорите — она вянет, что осенний лист.
— Мой Яков — добрый сын, не матери бы хвалить, перегулял уже свои молодецкие года; часто ему говорю: одружись навеки, сынок; найди себе парочку! «Хорошо, — сказал вчера, — приищите сами, мать моя, женюсь, — не разгуляется ли свет мне с доброй жинкой?» На что мне искать ему лучшей пары, как ваша дочка? Коли вы не от нас — велите, голубушка, к себе сватов слать!
— Моя Маруся как не захочет — я ее неволить не стану.
— Хоть спросите ее, милая, как она?
— Хорошо, я спрошу!
Вышла в садик, будто прогуляться, и кличет Марусю через плетень. А я тут же стала за кустик и слушаю.
— Маруся! — говорит, смеясь, вдова. — Вот ты и не ожидаешь, о чем я тебя спрошу: пойдешь ли ты за Чайченка, за Якова?
— Пойду, — ответила Маруся, не подумав ни минуты.
Филипиха даже руки кверху подняла, удивилась — видно, никак не ожидала такого скорого ответа.
— Ты исполняешь мою волю или по своей любви говоришь? — спросила, не смеясь, Филипиха.
— По своей любви, матушка.
— Так ты его любишь? И давно?
— С той поры, как знаю, матушка.
Больше Филипиха ничего не сказала, а только говорит: «Я тебе не запрещаю».
На другой день пришли от Чайченка сваты к Марусе, и она подавала рушники.
Сошлись люди. Чайченко с Марусей говорит ласково так, с другими девушками тоже — со стороны не узнал бы, которая ему невеста. Подчас подойдет к стене и вздохнет тяжело. А Маруся, как зорька горит — тихая, ясная; а что она думает? — ее не разберешь.