Там, за окном, дождь. Дядя Петя смотрит сначала вниз, на черный тротуар. Накрывшись зонтиками, капюшонами, по тротуару спешат люди; проносятся с тяжелым шорохом по мостовой троллейбусы, автобусы, с третьего этажа видны только их мокрые крыши. Потом взгляд дяди Пети скользит по замутившимся, белесым, не отражающим ничего, кроме сырости, окнам противоположного дома — от окна к окну, от балкона к балкону, вниз и снова вверх. Заметит дядя Петя непорядок, вздохнет, почмокает губами: «Ах, ах… Эк вздумали. Белые занавески оставлять на лето» — это про окно, что над входом в гастроном. «А одежку-то, одежку забыли убрать!» — это про балкон на четвертом этаже. «Авоська с продуктами за окном при таком-то тепле! Хозяева!..»
Голос у дяди Пети немного сиплый, глухой. Говорит он и все пытается заглянуть подальше вдоль улицы — поднимается на цыпочки, вытягивает шею, приникая щекой к холодному стеклу. Но увидеть что-нибудь новое ему не удается. Все: и балконы, и окна, и занавески, и витрина в магазине — все осталось таким же, каким было вчера и позавчера, и неделю, и два месяца назад, когда дядя Петя впервые появился здесь. Раньше он жил в Саратове, а как вышел на пенсию, стал разъезжать по родственникам и знакомым, потому что своей квартиры у него не было — где недельку, где побольше погостит. Кто-то из знакомых, зная его положение, порекомендовал сюда: хозяева комнаты уезжали на год в Сибирь, требовалось подомовничать. Дядя Петя приехал, посмотрел обстановку. Шкаф, густо заставленный книгами, массивный сервант с хрустальными рюмками. Пухлый ковер во всю комнату. Дяде Пете понравилось, он остался…
В передней стукнула дверь. Вернулась с базара тетя Даша, соседка. Некоторое время дядя Петя слушает далекое звяканье кастрюль на кухне, шлепанье Дашиных ног. Потом глубоко вздыхает и начинает одеваться.
В умывальнике он долго фыркает, хлопая себя ладонями по щекам, и так же долго, как умывался, утирается полосатым с длинными махрами полотенцем. Глянув мельком в зеркало, идет на кухню пить кофе.
— Бонжур, Дарья Максимовна!
Тетя Даша, пожилая, добродушная, кланяется:
— Здравствуйте, Петр Семенович!
Кофе он пьет из большой красивой чашки, пьет маленькими аккуратными глотками, закусывает бутербродами с сыром, шумно крякает и сыплет в тетю Дашу вопросами: «Как здоровье? Как самочувствие домочадцев? Как цены на рынке?» Расспрашивает обо всем подробно, с радушной заинтересованностью, со вздохами, многозначительными паузами. Когда спрашивать уже нечего, начинает жаловаться на своего брата.
— Вчера письмо прислал. Две страницы. А о чем? Все о барахле. Живут, дай бог, а барахла все кажется мало.
— Ах ты господи! — сокрушенно качает головой тетя Даша. — Заразная до чего это штука — барахло. И то, глядишь, хочется, и другое. Конца-краю нет.
Дядя Петя точно ждал этих слов. Поспешно вытерев полотенцем губы, говорит громко и строго:
— Конца-краю нет… И то хочется, и другое. Да вы кто? Человек, разумное существо или… — он ищет слово и, не найдя, сердится еще пуще: — Ограничь себя, останови. А то извольте: конца-краю нет…
Дождь за окном перестал, хотя небо по-прежнему серое. Два голубя бродят по карнизу, глухо ворчат, шумит внизу улица. Тетя Даша гремит тарелками, вытирает тряпкой стол.
— Вы сегодня дома или как?
Дядя Петя думает:
— Сегодня… — И вдруг хлопает себя ладошкой по лбу: — Ну, склероз!.. Лекция в пятой школе. — И, пошлепав себя несколько раз по лбу и высоко вскинув голову, пружинистым шагом выходит из кухни.
И пока он идет по коридору, пока открывает комнату, тетя Даша смотрит ему вслед. «Лекция… Вот ведь какая жизнь удалась человеку: ездит теперь по разным местам и рассказывает про все, что с ним приключилось, и людям это интересно». Она с укоризной оглядывает стены кухни, берет машинально ложку с плиты и, прихватив тряпкой крышку у кастрюли, принимается озабоченно размешивать суп.
Жизнь у дяди Пети действительно необыкновенная. Сейчас он одинок и стар. А была когда-то жена, был дом — каменный особняк на набережной, с огромным садом, со светелкой. Жена — Танечка Ивакинская, дочь губернского смотрителя училищ, сам — гвардейский прапорщик… Давнее, такое давнее, что кажется неправдоподобным.
А вот это поближе: дебет-кредит… Стол, заляпанный клеем, серые листки с цифрами. Сколько березовых чурбаков поступило, сколько выточено из них ложек, пуговиц, игрушек-матрешек — все это он обязан подсчитать и записать в книгу.