А на повозке под темной попоной лежал Василий Бусько, шахтер в прошлом, а до вчерашнего дня, когда его скосила белогвардейская пуля, командир пулеметного эскадрона, один из близких друзей Чапаева.
И загудели в уши дяде Пете далекие голоса, обрывки разговоров. Кто говорил — не припомнит, но что было сказано, звучит и сейчас:
— Офицерью нельзя верить. Бить их надо, бить не подпуская!
Лежит неподвижно Бусько под попоной. Вчера еще был жив. И когда бой закончился и окруженная в селе казачья сотня сдалась в плен, Бусько тоже еще был жив.
Звучат, звучат голоса:
— Как погиб! Хоть бы в честном бою. А то… Поверил в офицерскую честь…
Живой был Бусько, когда подходил к командиру сотни, молодому поручику. Бледный, с подрагивающим лицом, тот стоял, подняв руки, чуть прислонившись плечом к обшарпанной пулями и снарядами стене хаты. Бусько был в трех шагах. Поручик рванулся. Один за другим прогремели выстрелы. И не стало храброго пулеметчика, весельчака и заводилы Бусько.
— Они все такие, офицерье. Только притворяются. А случись момент — всадят нож в спину. И не дрогнут.
Шагает рядом Петр, слушает, и кажется ему, будто все косятся на него, будто и слова те говорят для него…
Он ходил с эскадронами в атаку, рисковал жизнью, но чувствовал — всегда остается для окружающих особой косточкой. И выговор у него, и походка, и обращение у него особое. И никакие окопы, никакие атаки не могли смыть с него все это, въевшееся с кадетского корпуса. Как-то заметил, что у пулемета ржавеет замок, стал выговаривать пулеметчику, но встретил такой яростный, негодующий взгляд, что опешил. А уходя, услышал приглушенное:
— Ишь тянет офицерика на старое. Рад бы разгуляться, да руки коротки…
Белые — красные… За кого он — Петр сам точно не знал, и поэтому, наверно, его терзали мрачные предчувствия. Его беспокойство со стороны могло показаться чем-то призрачным, несерьезным. И все же он не знал покоя, и был только один выход — отойти, залечь. Ну разве он не завидовал тогда конникам эскадрона: живут себе просто, идут прямо, никаких опасений.
Как-то комиссар спросил:
— У вас кто отец, Трубицын?
Петр, чуть побледнев, ответил тихо:
— Чиновник…
Два месяца после этого он еще воевал в дивизии, потом свалил жесточайший тиф. А выздоровев, добился от врача всякими правдами и неправдами справки о полной своей непригодности для службы: «Залечь, отойти в сторонку». И был уволен из армии по чистой.
И никогда не вспоминал об этих годах. Только в анкетах, которые приходилось заполнять при переходе с одной работы на другую, в графе «Место службы и должность» писал: «1918.VIII—1919.II — Чапаевская дивизия». И в отделе кадров, прочитав эту запись, смотрели на него с недоумением и после небольшой паузы просили показать военный билет. В военном билете сведения насчет Чапаевской дивизии подтверждались. И начальники по кадрам успокаивались: все верно. Дядю Петю принимали на работу…
Все это — анкеты, кадры, вопросы — было давно. Те времена прошли. Теперь дядя Петя не боится говорить, что был прапорщиком. Теперь его часто приглашают рассказывать про Чапая, особенно школьники. Ему даже выписывают для этого специальную путевку, и он, когда его приглашают, долго раздумывает, как у него со временем, и долго копается в записной книжке, вздыхает и подробно расспрашивает, какая школа, какого возраста ученики, какой зал в школе. Теперь он настоящий лектор…
А лекция у дяди Пети начинается так. Выходит на сцену учительница и голосом, каким обыкновенно диктуют на уроках, объясняет:
— К нам, ребята, приехал Петр Семенович Трубицын. Он в гражданскую войну сражался вместе с легендарным начдивом Чапаевым. Сейчас он…
В зале поднимается невозможный гул. Учительница машет руками, но больше ничего не может сказать. Тогда на сцену выходит дядя Петя — в черном выходном костюме, в галстуке. Лицо у него замкнутое, серьезное. Он кланяется, поправляет галстук и ждет когда ребята перестанут колотить ладошками.
Наконец тишина наступает, и дядя Петя говорит:
— Здравствуйте, ребята. Сейчас я вам расскажу про Василия Ивановича Чапаева, с которым воевал…
Громко и как-то заученно он рассказывает, где и когда родился Чапаев, кто были у него родители, когда он пошел на войну. Все это он вычитал в энциклопедии и в разных других книжках и теперь только пересказывал своими словами.
— Военный талант, — продолжает дядя Петя, — у Василия Ивановича был природный. Если бы его учили, еще не то стало бы. Он бы тогда такие чудеса творил. — Дядя Петя говорит это, и ходит по сцене, и все больше оживляется, рассказывает про разные походы, называет года, числа — все это он тоже запомнил из книжек, рассказывает про задушевные беседы с Чапаевым, про разные хитроумные задачки, которыми испытывал его Чапай: «Эй, Трубицын, раскинь-ка позицию: тремя эскадронами полк окружить…»