На переломе осени имажинисты затеяли провести у себя в кафе фестиваль — что-то вроде костюмированного бала.
— В чем вы будете?
— В поддевке,— отвечаю.
Сергей удивлен. А у меня недели за две до того увели в бане единственное пальто, служившее верой и правдой круглый год. Взамен я купила с рук на толкучке коричневую поддевку отличного дамского сукна. Сейчас ее подгоняли на меня.
В чем пришел на фестиваль Есенин, не помню. Кажется, в матросской бескозырке. Да и другие нацепили лишь ту или иную деталь маскарадного наряда. И никаких масок.
Весь вечер праздника Сергей просидел за столиком с Галей Бениславской и с кем-то из ее подруг (из сотрудниц газеты «Беднота»).
На Галине было что-то вроде кокошника. Она казалась необыкновенно похорошевшей. Вся светилась счастьем. Даже глаза — как и у меня, зеленые, но в более густых ресницах — точно посветлели, стали совсем изумрудными (призаняли голубизны из глаз Есенина, мелькнуло в моих горьких мыслях) и были неотрывно прикованы к лицу поэта. Подруга была явно только для декорации — потому и не запомнилась... «Сейчас здесь празднуется,— сказала я себе,— желанная победа. Ею, не им!»
Ко мне подошел журналист-международник Осоргин. Я девочкой еще встречалась с ним в доме моей двоюродной сестры Анны Иосифовны Голобородько. С осени двадцатого года моя Анюта с мужем уже проживали в Берлине и, кажется, возглавляли там газету «Руль».
Осоргин заговорил со мною, как со старой знакомой.
— Я не налюбуюсь этой парой! — кивнул он на Есенина и Бениславскую.— Да и как не любоваться! Столько преданной, чистой любви в глазах юной женщины! (Юной шел тогда двадцать пятый год.)
Нашел, с кем делиться своими восторгами! Но, значит мои глаза не выдали ревности. Спасибо, Катя Э. Кое чему я у тебя научилась.
Мне отчетливо вспомнилась эта картина примерно полгода спустя, когда я сидела вдвоем с Есениным в книжной лавке, днем, где-то на антресолях и у нас зашел разговор о Бениславской.
— Да что вы к Гале ревнуете? Между нами же нет ничего, только дружба! Было, все было, но теперь только дружба!
Вот потому и ревную.
«Было!» И я знаю точно, когда. Фестиваль. Осоргин. Изумрудные, сияющие счастьем глаза.
— Понимаете,— продолжает Есенин.— Мне нравится разлагать ее веру. Марксистскую. Она ведь ух какая большевичка!.. Упорная! Заядлая! Она там работает. В Чека.
(Вроде, приврали вы, Сергей Александрович: Бениславская работает в газете «Беднота». Или скажете — по совместительству? Так это или не так, Галина Артуровна не спешит разуверить друга в своих больших «защитных» возможностях.)
Вот как. Сейчас (незадолго до отъезда Есенина с Изадорой Дункан) тебе нравится «разлагать ее веру». А ей нравится... накачивать тебя «новой идеологией», довольно дешево ею толкуемой. Чья возьмет? Вернешься, захочешь сам утвердиться в новой-то идеологии, писать «совсем советские» стихи — «задрав штаны бежать за комсомолом»... Будешь тем крепче держаться Гали... Она, сдается, осилит тебя.
А ведь уже сложился замысел «Страны негодяев». И, знаю, носишься с мыслью дать во всю мощь образ Ленина! Не повторишь теперь, что Ленин «распластал себя в революции».
ЕЩЕ О МАЯКОВСКОМ
Август двадцать первого. «Стойло Пегаса». Ложа имажинистов. Кто-то указывает:
— Смотрите, какая вошла красивая пара!
Есенин:
— А я не знаю, что это значит «красивый человек», «некрасивый». Лица для меня бывают «умные», «острые», «тупые», «добрые», «выразительные»... Маяковский прекрасен!
ЧЕТВЕРТОЕ ОКТЯБРЯ
В те годы, как впрочем и теперь, переводя дату своего рождения со старого стиля на новый, люди по большей части запросто присчитывали тринадцать дней, хотя бы и родились в прошлом веке. Так, помнится мне, и Есенин, в том двадцать первом году, отмечал свой праздник не третьего октября, как надо бы, а четвертого.
Итак — четвертое октября. День по-летнему жаркий. В белом кисейном платье без рукавов я захожу в книжную лавку имажинистов поздравить Сергея.
Слова приветствия. И чуть не сразу Есенин мне:
— А вы плохо, Вольпин, выбираете друзей.
— Чем мои друзья вам не угодили?
Вот вы считаете Сусанну Мар другом, у вас для нее и хлеб и дом, а Мар дурно о вас говорит.
Я круто, повернулась спиной, пряча набежавшие слезы. Нет, не из-за Сусанны — издавна знаю, как легко предают подруги! Совладев с собой, смотрю ему прямо в глаза.
— Запомните, Сергей Александрович (И он уже знает: если назвала по имени-отчеству, значит, сейчас предъявлю счет): я никогда не строю свое отношение к людям на пересудах, на всяких «он сказал», «она сказала». На днях мне поспешили доложить, что я вот считаю Есенина другом, а он... «худо о вас отзывается». Я не изменилась к вам... из-за чьих-то слов... или даже ваших... Знаю сама, кто и как ко мне относится. И дружбу я так легко не предам. Ни дружбу Мар, ни вашу