Однако ей и в голову не приходило беспокоиться, красиво это или некрасиво — она была занята делом настолько важным, что и думать забыла о подобных пустяках. Ее ни на минуту не оставляло чувство, что живет теперь она совершенно правильно, а правильность, оказывается, вполне может служить заменой красоте. Ей даже страшно не было, настолько ее поглощала подготовка к чуть ли не первому в ее жизни по-настоящему важному делу. Да и рядом с Егором, сделавшимся в эти месяцы совсем уж родным папашей, вообще было не страшно, — казалось, он все сумеет уладить, как по-быстрому все уладил с кооперативной квартирой, с защитой, — даже в судебку ее устроил Егор: консультировал прокуратуру по поводу отравленных тканей и тут же свел полезное знакомство. Роддом, куда Егор ее привез на собственноручно восстановленных им из руин «Жигулях», тоже считался хорошим, но когда она осталась в палате одна — тут-то ее и захватил настоящий ужас. Ведь и в самом деле не может младенец пробиться оттуда: там же все такое узенькое, ей и от Егора-то больновато, а тут целая головенка, плечики…
Но когда миновал этот ужас, эта немыслимая боль, она довольно быстро стала казаться страшным сном, а главной явью сделался страх за ребенка. Юля и кружевной голубой сверток, выдыхавший нежный парок, отказалась доверить Егору, и только дома, уложив бесценное существо на кровать подальше от края и сама развернув пеленки, она позволила Егору посмотреть на сына. Сына… Какое странное слово!.. Неужели теперь у них есть сын?.. Он поводил мутным взглядом, что-то ловил ротиком, трепетал язычком, — она с гордостью посмотрела на Егора и обнаружила на его крупном грубом лице выражение растроганности, граничащей со слабоумием. И тут младенец еле слышно пукнул. И из глубоко посаженных егоровских глаз, как по команде, покатились слезы. Свои слезы она заметила, только когда они защекотали краешки губ. Они смотрели друг на друга и плакали, и она поняла, что сына нужно назвать тоже Егором, и никак иначе. Да! как она сразу не заметила, — маленький Егорушка ужасно похож на большого. Такой же орангутанг, только маленький. Зато ей наконец-то открылось, что орангутанги гораздо более милые существа, чем люди. И ее охватила такая нежность к мужу, на какую она и не знала, что способна: ведь он тоже, собственно, такой же беспомощный малыш, он только с виду большой. Так вот чего ей не хватало для любви — она не могла вообразить Егора беспомощным!
Да, все так и оказалось, как объяснял тот толстый дядька: выносишь горшки, а тебе не противно — смотришь только, нет ли поносика или, наоборот, хороший ли цвет, не изменился ли запах…
И это при том, что желаешь вроде бы одного — упасть и выспаться. Но это все было ничто в сравнении со страхом: заболеет, упадет, разобьется… А потом начался страх, что начнет курить, свяжется с плохой компанией, — классная руково-
дительница как-то даже поругала ее за излишнюю нервозность: ваш ребенок по сравнению с другими мальчишками в классе так просто белый лебедь.
Ага, не гадкий утенок!
Как она ни старалась не отравлять ребенку детство-отрочество-юность, справиться с одной фобией могла только другая. Хорошо, хоть с учебой проблем не было, пришлось помешаться на здоровье. Первым делом она отдала сынишку в бассейн, потом поставила на лыжи, а регби он уже выбрал сам вслед за обожаемым папой, хотя был не такой могучий (но далеко и не слабак). Вечно ходил в ушибах, однако не только не жаловался, но не позволял и заговаривать на эту тему. Отцовская выучка. А потом пришло увлечение еще похуже регби — зимние походы. На нее наваливалась тоска, чуть только Егорушка начинал сушить в духовке до состояния пороха фарш, и потом с этим мясным порохом за спиной, на лыжах — на Урал, на Алтай… А ей оставалось только каждое утро кидаться к сводке погоды — какой сюрприз ей приготовили стихии. Что ее немного утешало, — работая в судебке, она убедилась, что и люди, среди которых нам приходится жить, точно такие же стихии. Живет себе, живет приличный молодой человек, слушается маму, ходит в институт, а однажды кладет в холщовую сумку трехкилограммовую гантель и спускается с ней по лестнице. Навстречу попадается соседка. Он, будто кистенем, ударяет соседку по голове и идет дальше. И точно так же поступает с каждым встречным. Так что, пока на него наконец набрасываются, он успевает укокошить шесть человек.
Теперь Юля очень хорошо понимала: опасен каждый. Поэтому она не то чтобы боялась любого встречного, но без необходимости ни к кому не приближалась. И в подъезд одна никогда не входила — ведь ничего не стоит и подождать, пока еще кому-нибудь понадобится, — куда, собственно, спешить?