А десять лет спустя во время пресс-конференции к видному функционеру «Оборонсервиса» приблизилась молодая журналистка с тяжелым устаревшим диктофоном, открыла крышку и сделала быстрое движение. Интервьюируемый хрипло вскрикнул и схватился за лицо, мыча от невыносимой боли. Когда охране удалось оторвать руки от лица, оно было залито густой темной кровью.
Эта Шарлотта Корде сидела перед Юлей с прямой спиной на привинченном к полу стуле, откинув красивую гордую головку. Безупречный орлиный носик, чуточку восточный разрез светящихся глаз — она была прекрасна, потому что не думала о себе, она желала лишь отомстить за свой народ.
— Мы все пошли бы на смерть, — со сладостной отрешенностью произносила она, глядя чуть левее и выше Юлиных глаз. — Но наш народ так мал, что мы должны беречь каждого человека. Поэтому я только облила его кетчупом. Чтобы он помнил, что кровь наших братьев и сестер на его совести.
— А в чем, по-вашему, его главная вина?
— Он выдал оружие этим бандитам, этим зверям, он должен был нас защищать, а его солдаты сами начали в нас стрелять. Это они проложили дорогу этим садистам! Посмотрите сами.
Юля только глянула в развернувшийся перед нею веер цветных фотографий и сразу же свернула его обратно. Оскаленные, исколотые, обугленные трупы — это рутина, — но она не успела зажмуриться, когда из веера высунулось лицо с оторванной нижней челюстью, будет теперь стоять в глазах минимум недели две. Ну а Шарлотта — что Шарлотта!.. Зафиксироваться на страданиях своего народа, утратить способность думать еще о чем-то, — для циника это безумие, но она-то давно поняла, что именно безумие и нормально. И более того — без толики безумия нет и не может быть красоты. А права эта красота или не права — разумеется же, нет.
Для советского генерала все черные на одно лицо, ему до балды, кого из них выслали, кого вернули, где чья исконная земля, где чьи могилы предков, для него главное — приказ их растащить. Ну а там поди пойми, где кто. Десантники выдвинулись для разъединения, их приняли за противника, те в таком же камуфляже, стали стрелять, они в ответ, и пошло. Хотя и десантники могли быть переодетыми, — обе версии злобного Чижова Юле представлялась вполне правдоподобными, она уже давно не сомневалась, что войны ведут в состоянии параноидального обострения, когда всякий чих кажется выстрелом, а любой куст танком. Юля по всему свету видела по телику вопящие, скачущие, ликующие или беснующиеся толпы, мечущие друг в друга камни или горящие бутылки, и ей было совершенно ясно, что эти люди нуждаются в срочной госпитализации. Где-нибудь на улице всякому понятно: если человек вопит, его нужно немедленно зафиксировать и сделать инъекцию галоперидола, пусть даже он вопит: «Дважды два — четыре, дважды два — четыре!!!» Но стоит ему завопить: «Долой!!!» или «Да здравствует!!!», как тут же собираются министры и юристы обсуждать эти вопли с точки зрения истории или закона, вместо того чтобы ужаснуться прорвавшемуся гейзеру человеческой природы и немедленно его заткнуть любыми средствами.
Всякий выброс магмы нужно срочно окружать колючей проволокой и бомбить всем миром, как жерло вулкана, иначе лава поглотит всех. Но правящие миром высокоумные идиоты веками пытаются обратить извержения друг против друга. Им это еще ни разу не удалось, но идиотов не устрашить — в следующий раз непременно удастся! Надо только дыру в спасительной пленке расковырять пошире.
«У меня очень дружная такая была семья. Отцов у меня много было всяких, и мама обо мне очень заботилась: если пьянка или, там, конфликт какой, меня, ну, как бы изолировали от этого. Мы жили хорошо, у нас трехкомнатная квартира была, распашонка. Я лет до четырнадцати… нет, до двенадцати это как бы не впитывала. А в двенадцать лет меня попытался изнасиловать мамин любовник, и в этот момент я, можно сказать, повзрослела. Стала убегать из дома, от побоев маминых, она меня начала ревновать из-за своих мужчин, ну и вообще, не от хорошей жизни. Меня возвращали с милицией, я опять убегала, с этого как бы моя такая жизнь и началась. Сама начала пить. Пьяные компашки, гулянки, дискотеки — ну, можно сказать, вела такую же жизнь, как мама. Вот.
Ну, что первый сексуальный опыт… Теперь-то я понимаю, зачем мне это было надо: если дома ты не хапаешь любви, то тебе где-то этого дела надо добрать. Ну а где там доберешь — по подвалам да по чердакам! Этот мой первый, ну, который меня… по-нашему называется: целку сломал… так он все время мне бухтел: ты,
это, давай по-тихому… Он даже, извиняюсь, джинсы с меня не снял, только приспустил и как-то подлез, сейчас я даже не понимаю, как это у него вообще получилось. Но тогда на фоне этой брехни всеобщей мне даже показалось, что у блатных где-то есть даже какая-то… ну, как бы солидарность. Ну, дура дурацкая, что тут еще скажешь!