В судебке Юля ко всякому привыкла: если хочешь работать с подэкспертным, нужно давать ему возможность покрасоваться; то, чем люди красуются, часто говорит о них больше, чем то, что они делают в реальности, — ведь именно в позерстве раскрываются их идеалы.
— Так поставь на монитор любую фотку, которая тебе нравится, и считай, что это я. Все равно же ты не знаешь, настоящую я свою фотографию выставила или чужую.
— Не хочу. Все равно теперь меня будет мучить совесть, что я так грубо разговаривал с девушкой, я тебя сейчас все-таки в игнор занесу. И вообще советую тебе удалить из инфо твою фотку и никому не показывать, пока настойчиво не потребуют. И вообще — зачем ты ко мне постучалась, у меня теперь настроение испортилось. Хотя с тобой интересно разговаривать, зря ты мне показала свою фотку.
— А что тебе на моей фотке не понравилось?
— Глаза маловаты, шея слишком длинная…
— Это ты брось. Я в подростковом возрасте считала себя некрасивой и всю себя перемерила — все оказалось в пределах нормы.
— А мне требуется за пределами. Глаза должны быть в пол-лица. Все, прощай, я тебя отключаю.
Ее это не особенно задело, она уже давно убедилась, что все у нее более или менее нормальное. Но все-таки спросила у Егора:
— Ты бы хотел, чтобы я была красавица?
— Зачем это, одна лишняя морока.
— А я, по-твоему, некрасивая?
— Красивая, красивая, суслик самый красивый.
Он не скрывал, что считает эти вопросы глупыми и детскими, и такими они, повидимому, и были. Ведь она вроде бы уже когда-то про что-то подобное его спрашивала? Или это дежавю?
Она вспомнила, что доверие лучше всего покупать откровенностью, и попыталась растрогать обитателей облака самыми драгоценными своими вспышками-потрясениями, когда красота в одну минуту оборачивалась ужасом.
Пшеница золотая, едва не поглотившая ее, как и море с рюшечками, — за пшеницу три жиденьких хлопка, за море пять.
Ослепительный петух, обратившийся в страшного зверя, а потом в еще более ужасную жертву казни, — одиннадцать хлопков.
Прыгучий горный ручей, представший смертоносным мутным потоком, — восемь хлопков. Любая задница собирала раз в двадцать более шумную жатву.
Чудо калейдоскопа, скучные цветные стекляшки, обращающиеся в дивные узоры, отразившись в скучных полосках стекла, — это чудо и вовсе не нашло ни единого отклика. При том, что играющий или дремлющий котенок вызывал овацию.
Неужели мастурбирующий эстет все-таки прав: людям нужна не красивая жизнь, а красивая физиономия?..
Оказалось, где-то в облаке дремала и Спящая Красавица, и глаза у нее действительно были в пол-лица, а шея не короткая и не длинная, а совершенная. И лицо ее казалось не сосудом, в котором пустота, а хранилищем тайны: воображение не терпит пустоты.
В новом обличье Спящей Красавицы — пусть думают, что это у нее глаза в поллица, — Юля пошла в новую атаку. Она сообщила, что кушала за завтраком сырники — это вызвало бурю восторгов. Ее настольная лампа, ее кухня, ее тапочки — с этой минуты все вызывало овации. И тогда она решила признаться в страшной тайне: много лет назад ее пытались изнасиловать трое незнакомых мужчин, и она в порыве гнева убила всех троих. А теперь ее мучает — трудно даже сказать, раскаяние ли это, но мучительное желание открыться и покаяться.
Первым же откликом было восхищение: какая вы удивительная женщина, вот так бы и всем нам научиться вступаться за свою честь, я много раз испытывал желание убить своих обидчиков, но не решался, а вы решились, честь вам за это и хвала, это урок нам всем, нельзя ли с вами познакомиться в реале? Потом, конечно, прорезался и нудный бубнеж, что человеческая жизнь-де священна, а ей нужно снять грех с души и пострадать, но сразу было видно, что те, кто нудит, только повторяют чужие слова, а те, кто восхищаются, восхищаются от души.
Тогда она поделилась другой заботой: она романтическая натура, жаждущая захватывающих страстей и экзотических впечатлений, а ее муж очень порядочный, но слишком рациональный человек и больше всего любит отдыхать на даче. Она много лет это терпела, особенно когда дети были маленькие, но вот год назад ее страстно полюбил умный красивый мужчина, работающий в городской администрации. Она долго отвергала его ухаживания, но когда он начал умолять ее отправиться с нею в круиз по Средиземному морю, она сдалась, но лишь при
условии, что у них будут отдельные каюты. Однако влюбленный безумец схитрил: он снял каюту-люкс, так что в итоге у них оказались разные спальни, но общая гостиная с балконом. Лайнер задерживался в крупных портах, и они побывали и в Риме, и во Флоренции, и на Мальте, и на Сицилии, и в Марселе, и в Барселоне, и он всюду проявлял такую нежность и эрудированность, что в Лиссабоне и она потеряла голову, и дальнейшее плавание пролетело как упоительный сон. И когда они в Гамбурге несколько минут не могли оторваться друг от друга, хотя уж была объявлена посадка (им пришлось возвращаться домой разными рейсами), она была уверена, что эти недели останутся самым прекрасным воспоминанием ее жизни. Но, к ужасу ее, оказалось, что на ее возлюбленного прямо у трапа самолета надели наручники: он потратил на круиз средства, выделенные для ремонта детских садов. И теперь ее мучает совесть, что это она невольно его спровоцировала. Ведь она должна была подумать, откуда даже и у высокопоставленного чиновника такие деньги, но ей так хотелось повидать волшебные края, о которых уже не смела и мечтать, что она заглушила в себе сомнения. И как же ей теперь справиться с муками совести?