Грянула музыка.
Из кипарисной тени вышел Дунин:
— Папа уехал в Севастополь. Наклонись-ка... Смотри! Дунин вытащил из кармана сжатую руку и приоткрыл пальцы. Игорь увидел кусочек розового мыла с непонятным рисунком. Дунин упрятал руку в карман.
— Что такое?
— Оттиск ключа от кабинета. Никого не было, я подкрался и придавил. Проникновение в кабинет обеспечено.
— Мы будем ключ выпиливать?!
— Чудак, зачем ещё выпиливать. У нас в мастерской этих ключей сто штук в ящике. Подберём по оттиску, какой нужно.
— А когда?
— Тс-с-с... — Дунин сжал Игорю руку. — Тихо, кругом шпионы...
Игорь повращал головой.
Все шпионы, если они и были, плясали весёлый греческий танец «Сиртаки»... Никто не обращал внимания на них, сидящих на скамейке под кипарисом. Только справа, со стороны мастерской «Умелые руки», важной походкой шествовала Верона Карловна.
Замначальницы заметила их и приостановила движение.
Игорь и Дунин поднялись со скамейки:
— Добрый вечер, Верона Карловна.
— Добрый вечер, — важно кивнула замначальницы, и и на мгновение у неё вместо двух подбородков образовалось четыре. Потом снова остались только два. — Почему вы не танцуете?
— Я думал, это дело добровольное, — сказал Игорь.
— Вечно вы думаете, как будто не знаете, что за вас всё давно продумано. Вам думать незачем. Если объявлена массовка и играет оркестр, надо танцевать под музыку.
— Я ногу подвернул, Верона Карловна, — соврал Дунин и перекосил физиономию. — Игорь помог дойти до скамейки. Но вы не беспокойтесь, у меня уже проходит.
Всё же Верона Карловна забеспокоилась:
— Зачем же ты встаёшь? Садись, садись! — взяв Дунина за плечи, она усадила его. — Может быть, послать за Диной Еремеевной, она сделает тебе массаж и давящую повязку.
— Не надо беспокоить, так пройдёт, — отказался Дунин от врачебной помощи. — Это только сперва очень больно было, наверное, от неожиданности. Знаете, как она неожиданно подворачивается.
— Игорь, ты хоть и не совсем дисциплинированный мальчик, но верный товарищ, — сказала Верона Карловна. — Ты не откажешься проводить Борю до ангара. Ему одному идти так далеко трудно. Пусть он опирается на плечо друга.
— Помогу, конечно, — сказал Игорь, — что за вопрос.
— Идите, мальчики. Если в пути или ночью ты, Боря, почувствуешь острую боль, немедленно обращайся в медицинскую часть.
— В ту же минуту обращусь! — Дунин приложил руку к сердцу.
Верона Карловна проследовала дальше.
— Молодец Ворона Карковна! — шепнул Дунин. — Нам только этого и надо. Если тебя внизу дежурный застукает, скажешь, что исполняешь приказание. Ну, веди!
Они пошли к тёмной аллее. Опираясь на плечо Игоря, Дунин хромал и морщился.
На веранде музыкального салона стояла Лариса с девочкой из второго отряда по имени Света. Надо сказать, что Света обожала Ларису, а Лариса любила Свету за две вещи: за то, что она её обожает, и за то, что хорошо играет на пианино. Но Света говорила, что играть на пианино каждый может научиться в музыкальной школе, а вот танцевать так, как танцует Лариса, — этому никто не научит, и без таланта — никак...
— Эй, Дунин, — сказала Лариса. — Ты зачем хромаешь?
Дунин остановился:
— Чтобы доставить тебе удовольствие.
— Слышишь, Светка? Опять врёт. Давай у Игоря спросим, он человек правдивый, я убедилась. Однажды с Мариной Алексеевной так честно разговаривал, что та его за волосы подёргала. Игорь, Дунин вправду хромает, чтобы доставить мне удовольствие?
Игорю казалось, что он то ли парит в воздухе, то ли плывёт в податливой и тёплой морской воде. Он с трудом понял, о чём его спрашивают.
Усилием воли собрался, вернулся на землю и сказал:
— В общем-то, это верно. Лариса покачала головой:
— Придётся поверить, хоть и непонятно, какое удовольствие.
— Как это какое? — сказал Дунин. — Тебе всегда приятно, когда у меня неприятности.
— Чудеса, опять не врёт! — сказала Лариса.
Она повернулась к Свете, и они о чём-то тихо захихикали.
Когда зашли в темноту, Дунин буркнул:
— Дура она всё-таки. И язва.
Показалось, что чёрная туча заволокла мир, и дышать стало трудно. Руки взметнулись. Игорь бросился на Бориса, свалил на землю, обрушился на него и стал колотить.
— Болван сумасшедший... — прохрипел Дунин. — Здесь же колючек полно, ведь больно!..
Исчезла чёрная туча, и разжалось горло.
Игорь вспомнил, какие твёрдые на этом месте растут колючки. Конечно, больно, если на них ляжешь! Босой ногой наступишь — и то взвоешь...
Он поднялся и помог Дунину встать.
— Умная она, умная, — бормотал Дунин, — а ты самый настоящий безмозглый... Это же надо так... Даже слова такого на языке нету... Иди и сам стыривай свою грамоту. Для них же стараешься, головой рискуешь, а они... Одна презирает, другой набрасывается, кулаками молотит...
— Ну, прости, — сказал Игорь. — Не знаю, как вышло. Надо было тебя словами, а я не успел подумать.
— Ладно, — смилостивился Дунин. — Если просишь прощения, тогда прощаю. Но больше никогда, так и запомни! Сперва думай. И если тебе что не нравится, работай словами, а то руками каждый дурак может, если зарядку регулярно делает... Спину наколол жутко. В ангаре мне одеколоном потрёшь. Идём.
Пришли в ангар.
Спина у Дунина оказалась в мелких красных пятнышках. Игорь старательно протёр её одеколоном.
— Теперь терпимо, — сказал Дунин, морщась, и поставил флакон в тумбочку. — Забудем про это... Но ты психопат, это точно... Смотри, всё приготовлено: карандаши, тушь, краски акварельные, перья, резинки, бритвочки, калька прозрачная. Можно приниматься за дело.
— А печать? Печать рисовать нельзя. Игорь в упор посмотрел на Дунина.
— Печать не рисуй, — спокойно сказал Дунин. — Печать будет самая настоящая.
— Это как же?!
Дунин достал из тумбочки лист папиросной бумаги:
— Прошлогодняя накладная на запчасти к мотору. Она никому не нужна, папа просто забыл выбросить. Вырежем из неё печать и приклеим.
— Не пойдёт, — сказал Игорь. — На грамоте печать киевская.
— Ой, какой ты сумасшедший, — вздохнул Дунин. — Думаешь, что каждый, как ты, Ларискину грамоту наизусть изучает до последней буковки? Висит она на стене под стеклом, и ладно. Кому до печати дело, что на ней там написано мелким шрифтом, киевская она, хабаровская или мелитопольская? Главное, стоит.
Накатило что-то давящее и щемящее, неизвестно, как называется. Показалось, что в похищении грамоты и возвращении её законной владелице нет ничего героического, одно сплошное безобразие. Что же такое начнётся на свете, если так и поведётся: один отобрал, другой у него стибрил... Ну, отдаст он грамоту Ларисе. А она что? Под подушку запрячет до отъезда?
Очень превосходно.
Ездила на конкурс, старалась, волновалась, танцевала лучше всех, заслужила первое место под гром аплодисментов, а потом всё это тайком под подушку...
Может, пусть уж лучше она висит на стенке?
Весь этот поток мыслей отразился, наверное, на его лице.
— Струсил?
Дунин посмотрел в упор. Игорю стало стыдно, и все сомнительные соображения сразу покинули голову.
— Нет, задумался... Приклеить печать — это умная идея.
— Наконец-то понял. Пойдём, ключ подберём. Покопавшись в ящике с ключами, подобрали такой, который точно укладывался в отпечатке на мыле.
— Иди домой, — сказал Дунин. — После отбоя вылезай не сразу, подожди, пока все заснут. Услышишь: на веранде дежурный по лагерю будет с вожатым разговаривать, спрашивать, все ли на месте, всё ли в порядке. Когда дежурный уйдёт, ещё немного подожди и тогда в полной тишине, бесшумно и таинственно выскакивай в окошко... Не забудь притворить, когда вылезешь. Открытое окно — это след и улика. Я буду ждать тебя между двух больших камней за тёти Шуриным складом, знаешь? Сигнал у нас будет такой... — Дунин три раза свистнул. Игорь повторил свист. — Так одна птичка свистит, не знаю, как она называется, потому что она ночная, днём её не видно. Теперь иди. Смотри только не засни, а то всё пропало.