Кормят нас вкусно и сытно, ты бы посмотрела, сколько остатков мы отнесли во время дежурства в бак для свинок.
Погода стоит всё время солнечная и прекрасная...»
«Что бы ещё написать?» — задумался Игорь.
На третьем листочке оставалось место.
Думал, думал, уронил ручку на пол, голову уронил на подушку — и заснул.
Потом кто-то растолкал его, велел раздеться. Игорь разлепил сонные глаза, разделся, залез под одеяло и стал спать дальше.
Глава тринадцатая
Игорь не имел привычки бросаться первым, всех расталкивая локтями, чтобы занять лучшее место. Ему остался маленький шаткий пенёк в углу. Работать, сидя на нём, было очень неудобно. Игорь вышел из мастерской и уселся на краю сцены, свесив ноги.
Лицо танцовщицы показалось ему уже готовым. Выражение на нём получилось слишком суровое, как бы не заинтересованное в окружающей жизни, но Игорь опасался подправлять, пусть так. Стал обрабатывать шею и выделять подбородок. Увлёкся и ничего вокруг себя не замечал.
Почувствовал, что дышат около правого уха.
Поднял голову.
Лицо Ларисы было так близко, как ещё никогда.
— Зачем она так строго смотрит? — спросила Лариса.
— Ну, не знаю. Так получилось, — сказал он. — Ты тоже строго смотришь. Три дня к тебе не подойти.
— Я подхожу сама, — ответила она. — И отхожу, между прочим, тоже по своему желанию.
Он опустил глаза и опять принялся резать, осторожно снимая каждый раз по тонюсенькой, прозрачной стружечке.
— Ты обиделся? — спросила Лариса.
— Сейчас нет, — мотнул он головой. — Когда ты рядом, чего же обижаться?
Лариса тоже села на край сцены, свесив ноги.
— Вот ещё морока на мою голову, — тихо проговорила она.
— Какая морока?
— Да уж такая... Валентина Алексеевна хочет поставить к прощальному концерту мексиканский танец. Парный, конечно. Буду танцевать с Долиным. А у него никакого чувства, кривляется, как клоун. Пытается показать, что шутит, а на самом деле просто не может по-настоящему.
— Ты его научи.
— Если в человеке от природы не заложено, разве научишь? Это не строем в ногу ходить, это танец, форма самовыражения, — употребила она умное слово.
— Ну, если так, — подумал Игорь, — пусть он самовыражается по-своему, а ты по-своему, и что-нибудь получится.
— Что-нибудь — это не то, это — что-нибудь... — Её лицо снова приблизилось. — Тебе... раньше... нравилась девочка?
— Так, чтобы очень нравилась, никогда раньше не было. — Он продолжал резать. — Сам на себя удивляюсь, почему всё время думаю о тебе. Становится просто смешно. На дежурстве в столовой и то думал. Мою тарелку и думаю: из неё ты будешь есть. Заставляю себя думать о другом, а потом вижу, что снова думаю о тебе.
— А что ты обо мне думаешь?
— Разные вещи, всё перевспоминать трудно... Ну, а под конец всегда одно: хорошо бы тебя увидеть.
Лариса сказала:
— Допустим, увидел. Ну, а потом что?
— Что-нибудь хорошее. Вот, говорю с тобой. Если будет опасность или нападение, я тебя спасу. Никому не дам тебя обидеть. Что попросишь — сделаю... Без своей грамоты ты из лагеря не уедешь, помни это.
— Ты меня любишь?
Пришлось положить резец, потому что рука вдруг задрожала.
Он сидел, уставившись немигающими глазами на лицо танцовщицы, суровое и отрешённое от насущных вопросов и сует жизни.
— Что же ты молчишь?
— Не знаю, что ответить... Я это слово теперь совсем не понимаю, — сказал Игорь. — Обманное какое-то слово, ненадёжное. Я и раньше удивлялся, как это можно любить маму, а потом любить собаку Динку, а потом жареную картошку. Или мороженое. Я даже в школе один раз с учительницей поспорил, что про маму надо говорить «я люблю», а про мороженое — «мне нравится». Но учительница стала приводить примеры из стихов Пушкина, что можно любить и пищу, и зверей, и явления природы, и даже дым и гром. В общем, все так говорят, сам Пушкин так говорит, и не пытайся казаться умнее других. Для нашей учительницы самое главное, чтобы никто не был умнее других. Ну, раз все так говорят, я тоже стал так говорить: люблю мороженое, люблю абрикосы, люблю по перилам кататься, собачку люблю, маму с папой люблю. Вот... А про тебя не могу так сказать. Ты особенная, я ни к кому так не относился. В столовой меня сегодня спросили: «Ты арбуз любишь?» Я сказал: «Люблю». И ты спрашиваешь: «Ты меня любишь?» Что ответить? Не знаешь, есть какое-нибудь другое слово?
— Не знаю, — шепнула Лариса. — Не знаю, не знаю, не знаю... Я только знаю, что я о тебе три дня всё время думаю. Я тебя люблю, и при чём тут всякие арбузы в столовой...
Она ткнулась лицом ему в грудь. Игорь почувствовал, что рубашка намокает. Положил руку на её согнутую спину. Было очень жалко и печально, что Лариса плачет.
— Почему ты плачешь, разве тебе плохо? — спросил он.
— Да, плохо, — сказала она в рубашку. — Я готовлю танец к прощальному концерту. Он будет через десять дней.
— Ну и что же?
— То, что я поеду в одну сторону, а ты в другую.
— Ты, пожалуйста, таких слов не говори, — попросил Игорь. — Этого не может быть.
Она отстранилась от него:
— А что же будет вместо этого?