Возвращался домой поздно, но сквозь запушенные инеем кусты светилось окошко — его ждали.
Тебе почти тридцать лет, половина жизни, считай, прожита, но только в далеком детстве ты имел дом, тебя ждали, за тебя волновались. Тридцать лет!.. Жил в землянках и окопах, потом временное пристанище — комната студенческого общежития, потом угол среди чужих людей… Пусть у тебя много верных товарищей, армия знакомых, но если нет дома, если нет окошка, светящегося обжитым теплом, за которым тебя с тревогой ждут родные, — все равно ты себя будешь чувствовать Робинзоном Крузо среди людей.
Теплится окно сквозь распушенные кусты, тебя ждут, не ложатся спать.
Его ждали, и не только Оля, не только ее мать. В комнате сидела гостья.
Она повернула голову, взглянула из-под приспущенных век:
— Здравствуй, Федя.
Нина Худякова в обтягивающем полнеющую талию платье, новая прическа — волосы накручены чалмой.
Федор перевел глаза на Олю. Она сейчас была очень похожа на свою мать — то же замкнуто-суровое выражение, бледный лоб оттеняет брови, взгляд навстречу тягучий, вбирающий. Ольга Дмитриевна сидела с опущенными к столу глазами, по лицу ничего не прочтешь — холодно и спокойно.
У Нины вид, словно собралась на праздник — наряжалась, возилась с прической, пудрилась, охорашивалась, — а праздник вдруг отменили, хоть плачь, куда себя деть теперь?
Оля глядит по-чужому, испытующе, Ольга Дмитриевна прячет глаза.
Федор в растерянности переминался у порога.
— Вот решила навестить, — произнесла Нина виновато. — Как-никак институтский товарищ, шесть лет знакомы…
Но хитрость не удалась — товарищ, и только-то… Оля порозовела и отвела взгляд от Федора.
— Нина Николаевна нам весь вечер говорила о тебе, — сказала Оля в сторону. — О том, как ты удивлял всех талантом.
— Видела твою картину! — подхватила Нина. — Ты среди нас — великанище.
— Ну, спасибо, — выдавил из себя Федор.
Про себя подумал: «Время-то позднее, не останется же она здесь на ночь».
Оля решительно поднялась с места:
— Не станем вам мешать. Мама, пойдем.
Но Нина тоже встала:
— Нет, нет, уже поздно. Мне пора ехать.
— Я провожу тебя, — почти благодарно сказал Федор.
Обвеяв комнату волной духов, Нина с высоко поднятой головой, статная, медлительная, с опущенными долу ресницами поплыла в прихожую, обронив с достоинством:
— До свидания. Прошу извинить за беспокойство.
Они молча вышла за калитку. Горело окно сквозь снежный сад. И Нина, вздохнув, заговорила:
— Ко мне частенько на огонек заглядывает Авдиев… Ты его не знаешь?.. Он артист, в кино снимается, одевается сногсшибательно… — И вдруг привалилась к плечу Федора, всхлипнула: — Федя, я все вру… Всю жизнь вру сама себе… Федя, все ждала, что ты в дверь позвонишь…
А сбоку через пустой заснеженный сад, на пустую темную улицу светило окно…
Нина ткнулась Федору в плечо, он придерживал ее за плечи, не отстранял и не приближал к себе.
В сукно пальто, под воротник — глухой шепот:
— У меня ни матери… Да и отца тоже, считай, нет… Был ты один во всем свете…
Она не раз спасала его от невылазного одиночества, когда в густонаселенном городе, на тесных улицах чувствуешь себя забытым всеми Робинзоном. Не раз, ощущая пустоту вокруг, он переступал ее порог. И кому, как не ему, понять — худо человеку быть едину.
Но из-за отяжелевших от выпавшего снега кустов светит зовуще окно…
Не пинай лежачего. Ты не способен на это.
Но в окне свет. Тебя ждут, быть может, нетерпеливее, чем всегда.
Отвернись, забудь про окно.
Забудь?.. А забыть нельзя, от него можно уйти, а помнить будешь — есть, горит, зовет.
Будешь помнить всю жизнь и проклинать того, кто оторвал тебя.
Нина уткнулась в плечо и плачет.
Минута доброты, а потом целая жизнь ненависти!
Руки Федора лежали на ее плечах, и Федор боялся погладить, боялся сказать ласковое слово, оно может быть принято за обещание. И светило окно, и корчилась душа от презрения к себе. Но чем помочь? Что он может?.. Только оскорбительно солгать, запутать себя и ее новой ложью.
Нина, так и не дождавшись ответа, вытирая слезы, безнадежно сказала:
— Надо идти.
И они пошли бок о бок, как часто ходили ночами по городу.
Показалась станция, Нина произнесла в темноту задумчиво:
— Неужели я такая плохая? Неужели меня нужно избегать?