– Пора мыться, – сказала она Дэвиду и отправила его наверх.
Пока он плескался в ванне с пластмассовыми кораблями, она занялась своим лицом. Обычно она делала это машинально, почти не глядя в зеркало.
Однако сегодня Анна принялась внимательно рассматривать свое отражение. Синие глаза ей достались от отца, маленький нос – от матери. Как хорошо, что она унаследовала от родителей самые лучшие черты.
Но, к сожалению, своих родителей она потеряла слишком рано. Они умерли один за другим вскоре после того, как она вышла замуж за Дина, – мать от рака печени, отец от сердечного приступа.
Как жаль, что они так и не увидели ее здорового, нормально слышащего сына. И Дин тоже не увидел. Разозлившись на себя за то, что вспомнила о грустных вещах, Анна поспешила вытащить Дэвида из ванны. Чтобы потянуть время, он долго-долго вытирался, надевал пижаму и чистил зубы – до тех пор, пока мать его не отругала. Когда наконец мальчик лег в постель, Анна присела рядом с ним на край кровати и стала смотреть, как он молится.
Закрыв глаза и сложив руки на груди, Дэвид шептал:
– Господи, благослови папу, который уже на небесах. Господи, благослови дедушку. Господи, благослови маму. И благослови, господи, Джека.
Анна не была уверена, что правильно разобрала последние слова. Дэвид нечасто менял слова своей молитвы. С тех пор как этот ритуал начал исполняться, дополнительные «господи, благослови» звучали очень редко. Один раз мальчик просил благословить енота, который был у них чем-то вроде домашнего животного. Каждый вечер ему оставляли на веранде еду и потом смотрели из дома, как он пирует. Однажды утром Дэвид нашел енота на дороге мертвым – его переехала машина. Несколько ночей Дэвид за него молился.
В другой раз он просил божьего благословения для игрушечного медвежонка, которого случайно забыл в «Макдоналдсе». К тому времени, когда они обнаружили пропажу и вернулись, медвежонка там уже не было. Игрушку вспоминали примерно неделю.
Других случаев Анна не могла припомнить.
Впрочем, что удивительного в том, что Дэвид включил Джека Сойера в свои молитвы? За последнее время появление Джека – это самое яркое событие в его жизни.
Мальчику этого возраста Сойер должен казаться героем приключенческого романа. Он не столь старый, как Дел-рей. И не такой тихий и бледный, как педиатр, который наблюдает Дэвида с самого рождения. У него нет вкрадчивых манер священника, который иногда их навещает, хотя проповедь последний раз он произносил во время похорон Дина. Джек Сойер не похож на тех мужчин, которых знает ее сын.
Со своими ботинками, со своим индейским ножом, со своим знанием динозавров и со своим потрепанным грузовиком – бледно-оранжевым «Шевроле», словно ветеран войны, гордо выставляющим напоказ боевые шрамы, – он неизбежно должен был произвести на мальчика сильное впечатление.
Сказав наконец «аминь», Дэвид открыл глаза.
– Как ты думаешь, он меня любит, мамочка?
Было бессмысленно притворяться, будто она не понимает, о ком речь.
– Конечно, любит. Как тебя можно не любить! – Нагнувшись, она пощекотала ему живот.
Обычно Дэвиду очень нравилась щекотка, и он просил пощекотать его даже тогда, когда Анна собиралась уходить. Но на этот раз он не стал смеяться, а, повернувшись на бок, положил руки под щеку.
– Когда я вырасту, я буду такой же высокий, как Джек?
– Может быть, еще выше.
– Я хотел бы показать ему книжку про динозавров. – Он зевнул и закрыл глаза.
Анна по-прежнему сидела на кровати и гладила сына по голове. При мысли о том, что Дин его так и не увидел, у нее перехватило горло. Дин был бы прекрасным отцом. Бедный Дэвид!
В ее нынешней жизни Делрей был единственным взрослым мужчиной. Он хороший человек. Внешне суровый, но в глубине души очень добрый. Но он не отец Дэвида. Он старается не показывать свою любовь. Он не может дурачиться просто так.
Он редко смеется. Постоянная активность Дэвида его раздражает. Что еще хуже, он открыто проявляет свое раздражение.
Он никогда не говорил о своем первом браке, о тех проблемах, что тогда возникли, и о том периоде, когда эти неприятности достигли апогея, – как будто его жизнь началась в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, а то, что было раньше, относилось к другому человеку. Он желал забыть свою прошлую жизнь, и, несомненно, были дни, когда он действительно о ней забывал.
К несчастью, вчерашний побег Карла Херболда пробудил воспоминания давно минувших дней.
8
– Не спеши, Эззи. Слишком жарко. – Берл Манди раскрыл коричневый бумажный мешок и бросил туда два пакета еды.
– Наверно, ты прав, но ведь надо же чем-то заняться.
– Что, еще не привык к жизни пенсионера?
– И вряд ли когда-нибудь привыкну.
– Я тебя понимаю. Я работаю в этом магазине практически всю жизнь, и меня отсюда вынесут только вперед ногами.
– Дай мне вот этих сверчков, – сказал Эззи. – И положи пару банок газировки. – Он поставил на прилавок сумку-холодильник.
– А может, пару пива?
– Ни в коем случае. Я хочу сегодня вернуться домой. Манди хохотнул:
– Кора все еще борется с пьянством?
– Баптистка до мозга костей. – Эззи подал деньги. – Здесь должно хватить и на бензин. – Перед тем как войти внутрь, он залил топливо в мотор своей маленькой деревянной лодки. – Спасибо, Берл, – поблагодарил Эззи и взял с прилавка коробку со сверчками, предназначенными для наживки, закуску и сумку-холодильник, в которой теперь лежали две банки «Доктора Пеппера».
– Хорошего улова, Эззи.
Прежде чем Эззи успел выйти из помещения, Берл поправил вентилятор и, усевшись в кресло, принялся читать потрепанный томик Луиса Ламура.
Эззи погрузил покупки в лодку, где уже лежали его рыболовные снасти, не особенно дорогие и сложи; – Эззи не был заядлым рыболовом. Поскольку чрезвычайные обстоятельства могли возникнуть в любой день года и в любое время дня и ночи, окружной шериф не имел возможности часто предаваться какому-нибудь праздному занятию. Тем более шериф такого небогатого округа. В его управлении всегда не хватало людей и финансирования. В результате все пятьдесят лет Эззи работал на износ, постоянно готовый ответить по телефону 24-7-365.
Но даже если бы работа позволяла, он все равно вряд ли увлекся бы охотой, рыбной ловлей, игрой в гольф или любым другим хобби, которые для многих составляли смысл жизни.
Ничто не увлекало Эззи так, как его работа. Вся его жизнь вращалась вокруг нее. Он думал о делах даже во сне.
Сегодня, двигаясь по реке, он по-прежнему душой был на работе.
В этом году весна выдалась необычно засушливой, так что уровень воды был низким, а течение слабым. Река, казалось, не спешила излить свои воды в залив,[2] расположенный в нескольких сотнях миль к югу. В лучах солнца водная гладь напоминала сверкающее зеркало.
Там, где река сужалась, ветви деревьев образовывали нечто вроде тенистого навеса. Эти островки прохлады доставляли немалое облегчение. Воздух был совершенно неподвижен. Не шевелился ни один листок. Под палящим зноем многие растения поникли, что придавало пейзажу унылый вид.
Черепахи и водяные змеи едва высовывали головы из воды. Они были слишком вялыми, чтобы двигаться.
Даже цикады звенели приглушенно.
К тому моменту, когда Эззи причалил лодку к берегу, его рубашка насквозь промокла от пота. Выйдя из лодки, он затащил ее в заросли высокого сухого тростника. Ему не надо было искать это место. Оно было знакомо бывшему шерифу не хуже собственного лица. Пожалуй, в общей сложности он глядел на свое лицо даже меньше времени, чем рассматривал эту местность.