– Знаю, – поежилась Сара.
– Все это мы видим вокруг нас, – продолжал Жерар. – В политике, в поведении людей. Забыты такие понятия, как гуманность, сострадание, добрая воля. Некоторые идеи кажутся разумными – мудрая власть, радеющее о народе правительство, – но внедряются они с помощью силы, и в их основе лежит жестокость и страх. Они открывают дверь, эти апостолы насилия, они освобождают древнюю дикость, древнее упоение насилием ради насилия! Это совсем не просто; животное по имени человек пребывает в состоянии хрупкого равновесия. У него одна главная потребность – выжить. Поспешность так же смертельно опасна, как и промедление. Он обязан выжить! И возможно, для этого человеку необходимо сохранить часть древней жестокости, однако он не должен – ни в коем случае – обожествлять ее!
После некоторой паузы Сара спросила:
– Думаете, старую мисс Бойнтон можно назвать садисткой?
– Почти уверен. Полагаю, она испытывает удовольствие, причиняя страдания – причем душевные, а не физические. Это явление встречается гораздо реже, и с ним труднее бороться. Ей нравится подчинять себе других людей, нравится заставлять их страдать.
– Какой ужас, – сказала Сара.
Жерар пересказал ей свой разговор с Джефферсоном Коупом.
– Он не понимает, что происходит? – задумчиво спросила девушка.
– Откуда? Он же не психолог.
– Точно. У него не такое извращенное мышление.
– Совершенно верно. У него милое, непосредственное, нормальное американское мышление. Он верит скорее в добро, чем в зло. Он видит, что в семье Бойнтонов что-то не так, но приписывает это неверно понимаемой миссис Бойнтон заботе, а не ее намеренной жестокости.
– Должно быть, ее это забавляет, – заметила Сара.
– Могу себе представить, до какой степени!
– Но почему они не освободятся? Они ведь могут это сделать. – В голосе Сары проступило раздражение.
Жерар покачал головой:
– Нет, тут вы ошибаетесь. Они не могут. Вам не приходилось видеть старый опыт с петухом? Вы проводите мелом черту на полу и кладете на нее клюв петуха. Ему кажется, что его привязали. Он не в состоянии поднять голову. Так и с этими беднягами. Не забывайте, что миссис Бойнтон обрабатывала их с раннего детства. Психологически подавила их. Внушила, что они не могут ее ослушаться. Да, я знаю, что большинство людей назовут это чепухой – но мы с вами знаем, что все так и было. Она заставила их поверить в неизбежность полной зависимости от нее. Эти люди так долго пробыли в тюрьме, что, если дверь камеры вдруг откроется, они этого не заметят! По крайней мере, один из них уже не жаждет свободы. И они боятся свободы.
– А что будет, когда она умрет? – Сара перевела разговор в практическую плоскость.
Жерар пожал плечами.
– Все зависит от того, когда именно. Если это случится сейчас… тогда, полагаю, еще не будет слишком поздно. Парень и девушка еще молоды и податливы. Убежден, они станут нормальными людьми. А с Ленноксом, возможно, все зашло слишком далеко. На меня он производит впечатление человека, который расстался с надеждой – и превратился в бесчувственное животное.
– Но его жена обязана что-то делать! – с жаром воскликнула Сара. – Она должна вытащить его из этого кошмара.
– Кто знает… Возможно, она даже пыталась – но тщетно.
– Думаете, чары старухи на нее тоже подействовали?
Жерар покачал головой:
– Нет. Сомневаюсь, что старая леди обладает над ней какой-либо властью – и по этой причине ненавидит ее лютой ненавистью. Достаточно посмотреть на ее взгляд.
Сара нахмурилась.
– Не могу ее понять – я имею в виду молодую миссис Бойнтон. Она догадывается, что происходит?
– Думаю, не просто догадывается, а знает точно.
– Гм, – пробормотала Сара. – Эту старуху нужно прикончить! Я бы прописала ей мышьяк в утренний чай… А что насчет самой младшей, – вдруг сменила она тему, – рыжеволосой девушки с довольно милой рассеянной улыбкой?
Жерар нахмурился.
– Не знаю. Тут есть что-то странное. Джиневра Бойнтон – единственная родная дочь старухи.
– Да. Полагаю, это должно что-то менять… Или нет?
– Я не верю, – медленно проговорил доктор Жерар, – что маниакальная жажда власти и склонность к жестокости, овладевшая человеком, способны пощадить кого-либо, даже самых близких и любимых… – Немного помолчав, он спросил: – Вы христианка, мадемуазель?
– Не знаю, – задумчиво ответила Сара. – Я привыкла считать себя неверующей. Но теперь… я не уверена. Я чувствую… что если все это смести прочь, – она решительно взмахнула рукой, – все эти постройки, разнообразные секты, вечно ссорящиеся между собой церкви… то… то я смогла бы увидеть безмятежную фигуру Христа, въезжающего в Иерусалим на осле… и поверить в него.