В одном месте в стене было нечто вроде полукруглой ниши с решеткой посередине. Наверно, это и есть вход. Здесь валялись разбитые бутылки. Сперва Робер заметил едва приметную дверцу и звонок. Он дернул за шнур. Надтреснуто и заунывно звякнул колокольчик. Чей-то голос произнес несколько слов по-фламандски. Дверь отворили. На пороге показался человек в белом халате и фуражке, он был небольшого роста, кругленький, лысоватый.
— Могу ли я видеть доктора Оливье Дю Руа? — спросил Робер.
Человек поскреб в затылке. Понимает ли он по-французски? Должен понимать, ведь он — служащий. Сторож мялся. Но тут он увидел желтые фары машины и пролепетал:
— Вы сказали, вы хотите видеть доктора Дю Руа?
— Именно, доктора Оливье Дю Руа.
Значит, доктора Оливье Дю Руа. Да ведь не знаю я, может, он тут, а может, и нет. А потом, доктор ничего про вас не говорил. — Толстяк обернулся назад и крикнул в освещенную комнату: — Эй, Пьетер! Ты не видел, красная машина доктора не выезжала?
В ответ невнятно прозвучало:
— Машина доктра? Машина доктра? Машина доктра?
Все остальные слова потерялись в каком-то бормотанье, похожем на нечленораздельные выкрики глухонемых.
Лысый пожал плечами.
— Следуйте за мной, мосье, — сказал он.
Они прошли по узкому коридору, — впереди шествовал вразвалку сторож, задевая то одним, то другим плечом за стены, сзади — Робер, — и очутились в освещенной комнате — средневековой зале в виде ротонды; Роберу бросилась в глаза большая, далеко не новая коммутаторная доска с контактами.
— Правда-правда, он ничего не указал, доктор-то, — простодушно повторил проводник Робера, — я и знать про вас ничего не знаю.
Ночной сторож, наверное, подумал Робер, и любит почесать языком. А сторож приблизился к доске, не очень уверенно воткнул вилку в один из штепселей и снял трубку, — аппарат тоже был старенький, такие давно вышли из употребления. В камине весело потрескивали дрова. У камина на соломенном стуле восседал презабавного вида человечек с маленькой, будто у общипанной птицы, головкой и тонкой шеей на костлявом теле — тот самый, у которого сторож справлялся о докторе. Одежда вылинявшего сиреневато-голубоватого цвета живо напомнила Роберу игроков в карты из Счастливой звезды. Он улыбнулся Роберу ангельской улыбкой.
Затрещал телефон. Робер бросил взгляд на служителя в белом халате: «С кем же он решил меня соединить?» Необычность обстановки подхлестывала фантазию. Робер услышал искаженные аппаратом гудки: никто не подходил.
— Он, наверное, у себя, в малом корпусе, — сказал раздосадованный служитель. Но малый корпус тоже не отвечал. — Ну, значит, он в большом корпусе. Да, скорее всего, в большом. — Но и большой корпус молчал. Сторож посмотрел на будильник и покачал головой. Перед ним встала трудная служебная проблема.
— Доктор Дю Руа ждет меня, — твердо произнес Робер.
Но сторож все еще был полон сомнений. Наконец, устав от всех этих сложностей и собственных терзаний, — прикатили вот в автомобиле с желтыми фарами, а бог их знает, кто они такие, — он все-таки решился.
— Не позвонить ли главврачу? — неуверенно промолвил он.
Он так странно ставил ударение, что в его устах заурядные слова прозвучали как-то необычно, значительно. Однако ему вовсе не хотелось звонить главврачу, и он энергично поскреб в затылке. Робер перевел глаза с него на стол и обнаружил там наполовину пустую квадратную бутылку. От нее здорово несло спиртным, да и у служителя в белом халате глаза были подозрительно красные, и он часто моргал ими.
— Ладно уж, — вздохнул он, — отведу вас к нему домой. Пошли.
Он закурил, видимо, недовольный принятым им самим решением, и, повернувшись к улыбающемуся бездельнику с лицом святого фламандских примитивов, бросил:
— Пьетер, сядешь в машину с мосье!
Пьетер засуетился, всем своим видом выразив полную готовность, и поднял воротник в прошлом голубой куртки. «В прошлом голубое», — пронеслось у Робера в голове. А может: «голубое прошлое?» Мужчины вышли. Сторож достал огромный ключ, словно от тюремных дверей, и пошел открывать решетчатые ворота. Замок заскрипел.
Жизнь не жалела сил на оформление спектакля!
Решетка не поддавалась и отчаянно скрипела. Она стенала так же душераздирающе, как ее сестра на кладбище Мон-фор-Л’Амори, которую Робер ввел в свой фильм о Равеле. Он рассмеялся про себя. Бедная Жюльетта, каково ей!