Выбрать главу

Они свернули на освещенный перекресток, и Жюльетте подумалось, что благодаря множеству указателей здешние беспорядочные дороги выглядят как настоящие автострады. Снег все кружил. Справа выплыло какое-то черное пятно. Вокзал, должно быть. Ну конечно, вокзал. Мимо, оставляя в стороне Брюгге, катил поезд, — куда увозил он рождественских путешественников: в Остенде, Англию? — хм, как тут чудно пишут: Оостенде, — или в Брюссель? Остенде, Брюссель, они казались еще более чужими и далекими из-за странного написания, непривычного для нее, парижанки с улицы Пикпюс.

— Это Брюгге? — спросила она.

— Да, Брюгге, мертвый город! Романтика! Знаменитая брюжская звонница!

Жюльетта никогда не видела Брюгге, но, как все французы, знала северную Венецию по открыткам, знала ее монастырь, ее лебедей, ее каналы. То, что она увидела сейчас в иллюстрированном путеводителе по городу, противоречило уже сложившемуся представлению о нем. И, словно нарочно, вдали выступили контуры нереальных, как декорации, зубчатых зданий.

От этого ее неприязнь к мужу еще возросла. Ее раздражало, что ему ничего не стоило в любой момент набрать по телефону нужный номер, что он вел машину одной рукой и что все, за что бы он ни брался, отдавало ремеслом фокусника. «Я-то думала, что вышла замуж за артиста, а он оказался фотографом». Ей страшно понравилась такая уничижительная характеристика мужа. Нет, она, Жюльетта, парижанка из бедных кварталов, была другая, ее ничуть не трогал технический прогресс. Она уже не сомневалась, что никогда не простит ему эту поездку в легендарный город, которая навсегда стерла миражи прошлого.

Робер зажег свет в машине и, изогнувшись всем телом, удерживая руль только тяжестью правой руки, левой вынул из ящика для перчаток план города. План был сделан от руки. Неожиданно, разорвав тьму, рядом с ними возникло роскошное, все в огнях, здание, одиноко торчавшее среди равнин и полей, где носились снежные вихри.

На фасаде готическими буквами было написано: БРЕЙГЕЛЬХОФ.

В памяти всплыли обрывки уроков немецкого языка, которому она училась на курсах. «Брейгельхоф» — наверное, «дом Брейгеля» или что-то в этом роде. По фасаду бежали лимонно-желтые и ярко-красные буквы рекламы, предлагавшей какие-то сорта сигарет и пива. За тюлевыми занавесками красовалась нарядная елка.

— Что, здесь жил Брейгель? — спросила Жюльетта.

— Не знаю. Может, кто-то родом из Брейгеля, но где это, я не знаю. Впрочем, Брейгелей не меньше дюжины! И вообще я ищу дорогу. Ты решительно ничего не видишь на карте!

— Начинается, — недовольно пробурчала Жюльетта, и в ней снова поднялась волна раздражения, опять заговорило чувство враждебности и разочарованности. — Твой Оливье мог бы потревожить себя и встретить друга!

— Он же на службе. Хорошо. Я остановлюсь на несколько минут.

Робер затормозил. Машина еще метров десять прошла юзом, что было не совсем безопасно. У Жюльетты задрожали коленки, — зачем он так делает, она ненавидит его! Он открыл дверцу. Мрак и снег — она задыхалась от них. Робер запахнул куртку.

— Ты разбудишь девочку! Закрывай же скорее, холодно!

Он хлопнул дверцей и наглухо застегнул замшевую куртку на молнии. Жюльетта почувствовала легкий укор совести: ему ведь неудобно, у него одна рука! Ну и пусть: сам затеял эту очаровательную прогулку. Она снова включила радио. Диктор сообщал: «По случаю рождественских праздников король Бодуэн посетил сегодня в полдень Брюссельскую ратушу». «Брюксель», говорил он непривычно! И потом еще король. Конечно, она не впервые услышала о нем, но все-таки странно, вот так сразу окунуться в жизнь этой страны, с ее королем и двумя тысячами зябнущих статуй на Гран-Плас, с ее бургомистрами и городскими советниками. Страна, где валлонцы соседствуют с фламандцами и в то же время видеть друг друга не могут, где есть убежденные католики и не менее убежденные антиклерикалы, не скрывающие взаимной ненависти; социалисты сорок восьмого года и буржуа американского толка, и в довершение всего — лечебница для душевнобольных; куда они и направлялись!