– Чушь собачья! – гремел Ельцов. – Между вами что-то произошло!
– Клянусь… ничего. Я теряюсь в догадках…
– Ну, да, не иначе как колдун Черномор красавицу умыкнул чуть ли не из-за свадебного стола! В общем, так! – говорил, будто гвозди забивал, Юрий Тимофеевич. – Мне шум поднимать не с руки. Не хватало только, чтобы по Москве сплетни поползли. Ищи свою Людмилу, бестолковый Руслан! Не дай бог с ней что-нибудь случится. Ответишь головой.
Он закончил фразу почти шепотом, но от его слов у Захара мороз пошел по коже. Поездка в Богучаны уже не казалась ему самым страшным, что может произойти.
Память снова услужливо предоставила картину народного гулянья, смутную, виденную то ли в детстве, то ли в другой жизни, – Масленица… или Святки. Повсюду еще лежит снег, морозно, идет пар от дыхания людей, от подносов с горячими пирогами, от блюд с горками блинов, от огромных пузатых самоваров с начищенными боками, в которых отражается зимнее солнце. Пар валит из лошадиных ноздрей, застывает, серебрится вокруг них инеем. Лошади запряжены в сани по-праздничному: с колокольцами, с бумажными цветами, с лентами. В санях уже валяются пьяные, которым невмоготу держаться на ногах.
Площадь кишит народом, ряжеными, продавцами блинов и сбитня. Посреди площади вкопан столб с привязанными вверху призами – кто залезет по гладкой поверхности, сможет достать пару хороших сапог или выделанную шкурку лисы. Крепкий парень, сбросив тулуп, уже карабкается по столбу под улюлюканье, свист и одобрительные крики толпы. В воздухе пахнет медовым отваром, сдобой, дымом костров; слышен женский хохот, пьяная ругань, бойкие крики зазывал…
На Масленицу, кажется, сжигают чучело – безобразное, из грубой соломы, с отвратительной ухмылкой на ярко раскрашенном «лице». А здесь чучела не видно. Зато краснощекие девки в расшитых передниках, повязанных поверх полушубков, наливают всем желающим чай, подают блины, обильно политые маслом, принимают монеты и смятые бумажные деньги, улыбаются во все белые зубы…
Напитки покрепче разливают и пьют незаметно. Почти всем хмель уже ударил в голову, но мужики будут продолжать пить до темноты, пока самые рьяные поклонники Бахуса не свалятся где придется. Хорошо, если не замерзнут в высоченных сугробах. Забияки сойдутся в кулачных боях, пустят кровь… обагрят белый снег и разбредутся, довольные, кто куда.
Никому, скорее всего, не приходит на ум скрытый сакральный смысл подобных празднеств, их предвечная суть. Все забыли, что круглая форма блинов символизирует солнце и что на подобных гуляньях в людях пробуждается зов древних языческих богов, которым надоело прозябать в забвении и которые еще не сказали своего последнего слова в сей земной потехе.
Ряженые зверствуют. Вывернутые мехом наружу тулупы, на головах красуются козлиные рога, медвежьи и волчьи морды с оскаленной пастью – страшно, противно глянуть. Они пристают к молодым девушкам, отпускают грязные, непристойные шутки, гогочут. Толпа вторит им восторженным ревом. Добровольные помощники охотно выволакивают приглянувшихся ряженым молодок, принуждают выполнять все требования разнузданных, разгоряченных обильными возлияниями мужиков. Ряженые на время становятся представителями «иного», потустороннего мира, наступающего на «этот», привычный и повседневный. Они входят с ним в контакт, воздействуют на него, сливаются с ним, проникают в него… и не терпят сопротивления. На это существует согласие обеих сторон, иначе откуда взялась бы ликующая толпа, охотно исполняющая «священную» волю ряженых?
Начинается ритуал «воскрешения покойника». Ряженые заставляют девушку поцеловать «мертвеца», да так горячо и страстно, чтобы тот «ожил». Она упирается, ей противно, отчего-то страшно и стыдно. Толпа недовольно ропщет, готовая безжалостно наказать непокорную. Двое парней срывают с девушки платок, распахивают на ней короткий полушубок из овчины, грубо лезут руками за пазуху, щупают грудь, задирают подол, дескать, не подчинишься – хуже будет. Они силой, хватая ее за плечи, наклоняют к распростертому на санях «покойнику», заставляют прижаться лицом к его лицу… губами к губам…
Девушка, дрожа от отвращения и ужаса, ощущает лицом горячие, липкие губы лежащего, исходящий от него запах водки и пота. У нее меркнет в глазах; «покойник» держит ее за шею, не отпускает. Она рванулась, и если бы ее рот был свободен, закричала бы. Удовлетворившись, «мертвец» привстал, и толпа, словно единый организм, испустила восторженный, восхищенный вздох. Девушка упала без памяти на руки подруг, ее увлекли внутрь толпы, и она растворилась в ее многоликости.