Регион антрацита в отличие от региона битумного угля - оплот профсоюзов. Профсоюз горнорабочих Америки - самая большая сила в этой стороне, и под его эгидой местный горняк живет жизнью цивилизованного человека по сравнению с горняком из районов, где уголь добывается открытым способом, как, например, возле Питтсбурга, в Западной Виргинии и в других западных штатах. После организации профсоюза горняков полиция на шахтах в бассейне антрацита стала столь маловажной, что о ней редко и упоминают. Кандидат в губернаторы штата Пенсильвания, если он хочет быть избранным, должен заручиться поддержкой профсоюза, а пенсильванскую полицию в регионе антрацита никогда не обзывают "черными казаками". Кандидат на любую политическую должность в этих местах не посмеет отдать в печать какие-либо плакаты или объявления, если на них не будет штампа профсоюза печатников. По инициативе профсоюза на шахтах Пенсильвании появилось лучшее в мире (хотя, по мнению профсоюзных руководителей, ему далеко до совершенства) законодательство по труду, а условия работы в 1930 году оставались вполне сносными, сохраняя то, чего удалось добиться во время забастовки 1925 года. Тогда профсоюз объявил забастовку, которая продолжалась 110 дней и была самой длительной забастовкой в истории горнодобывающей промышленности. Забастовка протекала мирно, если не считать нескольких мелких стычек, и шахтеры не голодали. Но сбыт антрацита резко упал, ибо внутренний рынок был нарушен навсегда. Тысячи домов стали обогреваться нефтью. Антрацит горит почти без дыма, и хозяева домов любили его, но во время забастовки он почти исчез, и раз уж установлен нефтяной обогреватель, зачем снова возвращаться к углю? Поэтому, когда после стодесятидневной забастовки 1925 года шахтеры антрацитовых шахт приступили к работе, спроса на уголь почти не было. В 1922 году тоже была затяжная забастовка, и после этих двух забастовок потребитель пришел к выводу, что на угольную промышленность нельзя надеяться. Казалось, в любой момент, когда профсоюзу заблагорассудится, будет объявлена забастовка, и уголь из продажи исчезнет.
Поэтому, когда в промышленности всей страны начался бум, в Гиббсвилле было относительно тихо. В благословенном 1929 году большинство шахт возле Гиббсвилла работало лишь три дня в неделю. Гудки каменноугольных шахт, более мощные, чем гудки пароходов, в пять и шесть утра теперь не ревели в долинах так, как до забастовки 1925 года. Добыча антрацита завершала свое существование.
Тем не менее в Гиббсвилле в 1930 году еще у многих водились деньги. По-настоящему богатые люди, в семьях которых всегда были деньги, продолжали их иметь. А торговцы, банкиры, врачи, адвокаты и дантисты, которые зарабатывали достаточно прилично, играли на бирже и ничего не откладывали. Мистер Гувер был инженером, а в краю угля инженеров уважают. Мужчины я женщины, которые покупали и продавали акции, верили его холодной толстой и морщинистой физиономии, как до этого верили холодной худой и морщинистой физиономии мистера Кулиджа, и в 1930 году 29 октября 1929 года продолжало считаться днем серьезных осложнений в делах.
II
Уильям Дилуорт Инглиш (степень бакалавра - колледж Лафайет, медицинское образование - университет штата Пенсильвания), отец Джулиана Мак-Генри Инглиша, как главный врач гиббсвиллской больницы получал 12.000 долларов в год. На эти деньги он и жил, доллар в доллар. Частная практика давала ему еще около 10.000 долларов, и обе эти суммы составляли больше, чем он мог потратить в течение года, конечно, если тратить благоразумно. Кроме того, у его жены Элизабет Мак-Генри Инглиш тоже был капитал, который в 1930 году дал доход около 6.000 долларов. В прежние годы доход был больше, но доктор Инглиш, вкладывая деньги жены в акции, оказался не прозорливее других мужчин, у жен которых нашлись деньги для игры на бирже.
Доктор Инглиш принадлежал к известнейшим семьям в Гиббсвилле. Его предки принимали участие в американской революции. На пальце он носил кольцо с едва различимым на нем шлемом, которое снимал во время операции. Адам Инглиш, один из его предков, появился в Гиббсвилле в 1804 году, через два года после вторичного основания города. (Насколько было известно, Гиббсвилл был заложен шведами в 1750 году, но шведы погибли от рук индейцев-делаваров, и не сохранилось даже шведского названия поселения.) Старый Адам Инглиш - как величал его доктор Инглиш, ведь он и вправду был бы изрядно стар, доживи он до 1930 года, - родился и вырос в Филадельфии, а в американской революции принимал участие не его отец, а еще дед.
Инглиши к шахтам прямого отношения не имели. Они, скорей, были связаны с железной дорогой между Филадельфией и Редингом. Когда-то железная дорога и уголь принадлежали одной компании. Что, по утверждению доктора Инглиша, было гораздо лучше, ибо в те дни, если человек имел отношение либо к железной дороге, либо к шахтам, всей семье разрешалось бесплатно пользоваться железнодорожным сообщением. Но доктор Инглиш не мечтал о возврате к тем дням, ибо это были дни, когда он учился в колледже и в университете. (Если гиббсвиллец упоминает об университете, значит, он имеет в виду только Пенсильванский университет и никакой другой.) Он редко вспоминал о тех днях, потому что, по его словам, лишь мраком и горечью были для него те времена, которые должны были бы считаться самыми счастливыми в его жизни. Он намекал, по-видимому, на лето после вручения ему диплома врача, когда его отец Джордж Инглиш вложил себе в рот ствол дробовика и голова его разлетелась по всему сеновалу. Доктор Инглиш считал отца трусом. Несколько раз в течение своей супружеской жизни доктор Инглиш говорил жене: "Не будь Джордж Инглиш трусом, он пошел бы к директорам и сказал бы им, как полагается мужчине: "Джентльмены, я пользовался банковскими деньгами для собственных нужд. Я готов работать не покладая рук, чтобы возместить эти деньги". Уверен, что директоры оценили бы такое признание и они дали бы ему возможность искупить свою вину. Однако..." И супруга доктора, сочувствуя ему, пыталась его утешить, хотя и знала, что ее отец, например, постарался бы упрятать Джорджа Инглиша в тюрьму. Во всяком случае, он был против ее брака с Билли Инглишем. "Может, он и неплохой человек, - говорил ее отец, - не знаю. Но его образование оплачено ворованными деньгами. И этого для меня достаточно..." "Но откуда Билли было знать об этом?" - возражала она. "Он знает об этом сейчас", не сдавался ее отец. "Да, знает, - соглашалась она, - и с нетерпением ждет возможности открыть частную практику, чтобы возместить каждую копейку". И он так и сделал. В течение десяти лет после окончания университета Билли Инглиш выплачивал деньги, которые его отец украл из банка. Жизнь их была нелегкой, особенно с появлением на свет маленького Джулиана. Правда, благодаря ее собственным деньгам, Джулиану не пришлось терпеть каких-либо лишений. Несмотря на то что мрак и горечь окутывали студенческие дни доктора Инглиша, Джулиана, хотя он и выражал желание учиться в Йельском университете, тоже отправили в Лафайет. И, по-видимому, из духа противоречия Джулиан не принял приглашения вступить в студенческий клуб, к которому принадлежал его отец, а стал членом совсем другого. К этому времени доктор Инглиш отказался от надежды, что Джулиан будет заниматься медициной. Он пытался внушить Джулиану, что "когда я умру, ты получишь практику, которую я создавал в течение многих лет. Не понимаю. Многие молодые люди в нашем городе лишились бы правой руки, только бы заиметь такую возможность". Бедный доктор Инглиш, говорили люди, такое трудное было у него начало, такая беда за спиной, а его единственный сын не желает воспользоваться предоставленной ему возможностью. Неудивительно, что у доктора такой суровый вид. И правда, у каждого свои беды.