Она была довольна тем, что сумела задать такой серьезный вопрос.
Заметно развеселившись, Моно готов был уже ответить, но режиссер, с выражением сильнейшего недовольства на лице, схватил женщину за плечо и утащил ее прочь.
На гала-представлении после одного из фильмов две старлетки поинтересовались у Левантера, кто такой его симпатичный приятель. Левантер сказал:
— Угадайте!
— Он достаточно симпатичен для того, чтобы быть кинозвездой, — сказала одна, бросая на Моно кокетливый взгляд.
— Только не звездой, — возразила вторая. — Для этого у него слишком своеобразная внешность.
— Директор студии? — спросила первая.
— Нет, он слишком самоуверен, — отвечала вторая. — Директора студий лишь пытаются выглядеть самоуверенными, а этот и на самом деле такой.
— Режиссер?
— Нет, он слишком естественный и при этом хорошо одет.
Она внимательно посмотрела на Моно.
— Должно быть, ученый, — сказала она, помолчав.
— Почему вы так думаете? — спросил Левантер.
— Он глядит на тебя так, словно изучает, — пробормотала она.
Они разговаривали и обменивались шутками, сидя в послеполуденный час на залитой солнцем веранде фамильного дома Моно. Левантер захватил с собой фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков Моно. Только используя видоискатель, ему удалось сфокусироваться на едва уловимых признаках болезни Моно. Нет, никаких бросающихся в глаза изменений, лишь кое-какие физические симптомы, да нехарактерная для него усталость, заставляющая предположить, что болезнь все сильнее разрушает его здоровье.
Чуть позже Моно проводил Левантера до машины.
— До завтра? — задал вопрос Левантер, уже садясь за руль.
Моно стоял рядом, ничего не отвечая. Левантер поднял на него взгляд. Мужчины посмотрели в глаза друг другу. Левантер понял, что они видятся в последний раз.
— Прощай, мой дорогой мальчик, — сказал Моно, прервав наконец молчание.
У Левантера не было слов. Онемевший, подавленный, он завел мотор. Жак Моно, не оглядываясь зашагал прочь. Когда он поднимался по ступенькам, ведущим к дому, последние лучи заходящего солнца окутали его своим сиянием.
Темноволосая женщина сошла с дощатого настила и большими шагами ступала по песку к последнему незанятому шезлонгу, что стоял возле шезлонга Левантера. Она развязала поясок халата, сняла его и легла. Как и большинство женщин на этом закрытом гостиничном пляже, она загорала голышом. Ее тело было покрыто ровным загаром; кожа была гладкой — ни жиринки, ни морщинки. Она подставила свое лицо солнцу.
Левантер взглянул на ее лицо. Легкое утолщение в основании ее носа показалось ему знакомым.
Он придвинул шезлонг и наклонился над ней.
— Простите, синьорина, — обратился он к ней, с преувеличенным итальянским акцентом, чтобы скрыть собственный.
Она недовольно повернула голову в его сторону.
— Да? — откликнулась она, приоткрыв один глаз.
— Не могу не восхититься вашим лицом. И больше всего в восторге от формы вашего носа, — сказал он.
Она вздохнула. Когда она открыла второй глаз, он увидел, что радужки ее глаз такие же темные, какими они были на черно-белых снимках, которые он видел много лет назад. Теперь он точно знал, что это она.
— Я лежу здесь совершенно голая, а вы в восторге лишь от моего носа? Я могу и обидеться! — сказала она и снова закрыла глаза.
— За асимметрией вашей переносицы кроется драма, — не отставал от нее Левантер. — Быть может, ваш нос пострадал во время любовной ссоры?
Она никак не отреагировала.
— Глядя на вас, лежащую так близко от меня, — продолжил Левантер, — я так и вижу красивого, сильного мужчину… Наверно, ваш любовник. Он распаляет вас, вызывает в вас ярость. Вы бросаетесь на него, царапаете ему лицо. Он наносит вам сильный удар. Вы падаете, истекая кровью. Потом больница. Вам вправляют кость, но остается маленькая шишечка. Впрочем, весьма очаровательная.
Он ждал ее реакции. Она по-прежнему молчала.
— Я вижу, что человек, разбивший вам нос, хочет вас бросить. А вы не хотите, чтобы он уходил, даже после всего того, что он с вами сделал. Вы плачете. Занимаетесь любовью. Снова ссоритесь. Он достает ваши письма, много писем, в которых вы требуете от него уехать. Наконец он уезжает, — Левантер выдержал паузу. — Я вижу его среди небоскребов и вилл, среди красивых людей. И больше не вижу. Он исчезает. Быть может, умер? Теперь я вижу вас в полном одиночестве.
Она медленно поднялась и села.
— Первый раз встречаю гадалку, которая гадает не по руке, а по форме носа, — сказала она, повернувшись к нему. И, заметив, что он разглядывает ее тело, добавила: — Или мой нос — только начало? Что вы видите еще?
Левантер закрыл глаза и нажал пальцем на бровь.
— Я вижу другого человека, в Америке. Вы никогда его не знали, но он видел ваши фотографии. Я вижу, как он пишет письма вашему любовнику, умоляя его переехать в Америку, оставить и Европу, и вас. Я вижу, как во время очередной ссоры вы яростно рвете эти письма. Я вижу, как он покидает вас, а тот человек встречает его в Нью-Йорке.
Левантер замолчал и посмотрел на нее. Она снова легла на спину. Ее глаза были закрыты, но голова повернута в его сторону. Левантер снова закрыл глаза.
— Прошло десять лет. Я вижу вас, загорающей нагишом, в Каннах. Я вижу человека, писавшего те письма. Он сидит рядом с вами на пляже.
Она опять села и взглянула в его лицо. Надела солнечные очки и принялась его изучать.
— Вы, конечно же, Георгий Левантер! — воскликнула она и повторила: — Левантер! Как я когда-то ненавидела эту фамилию!
— Только фамилию? — спросил Левантер.
Теперь оба говорили на своем родном славянском наречии.
— Фамилия — это все, что я знала.
Она перевернулась на живот и уперлась подбородком в ладонь. Глядя прямо перед собой, она ровным голосом произнесла:
— Когда я встретила "красивого, сильного мужчину" — Войтека, — ты жил в Америке уже много лет.
— Войтек часто говорил мне, что ты была самой красивой девушкой, которую он когда-либо видел, — сказал Левантер, — Он говорил, что когда познакомился с тобой, ты еще училась в школе. И тем не менее он сразу же начал спать с тобой. Это правда?
Она пожала плечами:
— И да, и нет. Кому какое дело? Он был моим первым мужчиной. Потом ты начал писать Войтеку и уговаривать его сбежать на Запад. Твои письма перевернули нашу жизнь вверх дном. Войтек не мог говорить ни о чем, кроме как о своем друге Левантере, который покоряет Америку, пока он тратит время со мной. Он представлял себя вместе с тобой в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе. С таким преуспевающим западным другом, как ты, разве он мог проиграть? Да и мне ли, простому куску плоти, соперничать с его фантазиями? Я проиграла его тебе, Левантер. И американке Джибби, богатой наследнице, которую ты для него нашел. И посмотри, чем все закончилось!
Она достала из сумочки лосьон для загара и протянула Левантеру:
— Не натрешь ли мне спину?
Он взял тюбик, встал и склонился над ней. Выдавил крем на плечи и начал растирать. Кожа у нее была теплой и гладкой. Когда он дошел до талии, она глянула на него через плечо.
— Было время, — сказала она улыбаясь, — когда Войтек размазал бы любого мужика, который посмел бы ко мне прикоснуться.
Растирая лосьон по ее ягодицам и бедрам, Левантер поймал себя на мысли о том, что когда-то главной его заботой было обеспечить будущее Войтека в Америке.
Левантер позвонил Джибби и сказал, что должен повидаться с ней наедине: надо поговорить о Войтеке. Они встретились в кафе у Центрального парка.
— Как у Войтека с английским? — спросил он.
— Лучше, — ответила она. — Но вряд ли ты пригласил меня для того, чтобы говорить о его английском.
— Конечно, нет. Мне надо поговорить о вас двоих.
Джибби посмотрела на него с опаской, почти с испугом:
— Это Войтек просил тебя поговорить?
— Нет.
— Тогда чего ты хочешь?
Она уставилась на него глазами, которые казались огромными из-за толстых стекол очков. Левантер не знал, с чего начать.
— Я знаю, что у вас с Войтеком нет секретов друг от друга, — сказала она, пытаясь ему помочь. — Ты его единственный приятель в Нью-Йорке. Можешь говорить прямо.