Наконец кое-что начало проясняться. Гурджиев требовал от меня все большего и большего. Требования часто были абсурдны и даже невыполнимы. под их давлением я в итоге научился говорить «нет». Осознание этого было подобно ослепительному свету. Неумение сказать «нет» было моей величайшей слабостью. Он довел ее до крайней точки, без объяснений, почему и что он делает, поскольку объяснения погубили бы всю работу.
Я рассказал об этом жене, которая, с сожалением поглядев на меня, ответила: «И ты только теперь это понял? Я пыталась много лет объяснить тебе это, но как обычно, ты ничего не хотел слышать». Я не слушал никого, но Гурджиеву доверял безоговорочно. Жена должна была вернуться в Англию. Прощаясь, она сказала: «Любой ценой делай все, что он говорит. Для нас это тяжело — но я готова на все. Пока ты не сделаешь этого, одна я не смогу тебе помочь».
До поры до времени Гурджиев ловко ускользал от моих попыток поговорить. В конце концов, мне удалось поделиться с ним всем тем, к чему я пришел. Его комментарий звучал так: «Физические усилия не нужны». О статье в Королевском Обществе: «Математика бесполезна. Законы Мира Творчества и Мира Существования не поддаются математическому изучению. Ищи Суть. Когда ты найдешь ее, все это ты узнаешь и без математики». Я начал было распространяться о целях моих математический упражнений, но вовремя прикусил язык, потому что Гурджиев как раз принялся объяснять мне некоторые аспекты внутренней жизни человека, что было совершенно бесценно.
Несколькими днями позже я пережил опыт отделения от тела без особых условий, сопровождавших предыдущие разы. Перед ужином я читал вслух. Внезапно я оказался на несколько футов вне своего тела. Мой голос продолжал звучать, но я воспринимал его не как свой, а как чужой. Я спросил себя: «Как это он может читать? Он даже не знает правильных ударений!» Я посмотрел на остальных, интересно, догадываются ли они, что читает только оболочка? Знает ли об этом Гурджиев? В этот момент тело подняло глаза и встретилось взглядом с Гурджиевым. Не знаю как, но я тут же очутился в своем теле и продолжал читать. Ощущение отделенности от тела продолжалось несколько часов, хотя я и оставался внутри.
Так начиналась лавина потрясающих переживаний, обрушившихся на меня в последующие четыре недели. Я стал осознавать работу внутренних органов, например, своей печени. Однажды утром я понял, что могу полностью контролировать эмоциональные состояния. Я обнаружил, что могу знать, что происходит в других местах. Я позвонил жене в Лондон и убедился, что она действительно разговаривала с домработницей и я правильно узнал содержание разговора. За едой Гурджиев вел со мной потрясающие беседы. Однажды негромко, специально для меня, он заговорил о Тайной Вечере и роли Иуды.
По его словам, Иуда был лучшим и ближайшим другом Христа. Он один понимал, что делает Христос на земле. Иуда спас дело Христа от гибели и тем самым сделал сносной жизнь людей на пару тысячелетий. Затем он внимательно взглянул на меня и произнес: «Ведь церковь учит совсем по-другому. Чему веришь ты?» Что я мог ответить? Я принял на веру оценку религии, данную Гурджиевым в 38 главе «Все и вся». Но сейчас от меня требовалось собственное суждение.
Пропала многолюдная столовая, словно бы Гурджиев перенес меня в Иерусалим 33 года н. э. Казалось, я бывал там раньше, но это не имело значения. Я явственно ощущал присутствие грандиозных сил: добрые силы боролись с силами зла. Иуда был несомненно на стороне добра. Это все, что мне требовалось узнать, и в следующий момент мы оказались дома, за столом, и я заговорил, обращаясь к Гурджиеву: «Правы Вы. Иуда был другом Иисуса, и он был добр». Очень тихо Гурджиев произнес: «Рад, что ты это понял». Его слов почти не было слышно, и кто-то с другого конца стола переспросил, о чем он говорил. Он покачал головой: «Я говорил только для него. Однажды мистер Беннетт прочтет лекцию о Тайной Вечере, и многие будут очень благодарны ему». Это было лишь одно из множества его сбывшихся пророчеств.