Несколько раз он сопоставлял мое отношение к нему с отношением Иуды к Христу. Однажды, указав на меня и моего старого друга, сидевшего рядом, он произнес: «Мистер Беннетт похож на Иуду, он отвечает за то, чтобы мое дело не умерло. А он — Павел, он будет распространять мое учение». В будущем исполнилась по, крайней мере, вторая часть его пророчества: мой друг возглавил работы по публикации «Все и вся». Выполнил ли я свою миссию, осталось неясным. Однажды Гурджиев сказал: «Иуда — тип универсальный. Его можно найти в любой ситуации, но собственного лица у него нет». Примерно также и я оценивал себя. Все, сказанное мне Гурджиевым летом 1949, указывало на некую особую роль, которую мне придется играть в будущем. В это же время Гурджиев стал поговаривать о своей кончине. Он никогда не употреблял слово «смерть», называя ее уходом далеко-далеко. Я и не догадывался, насколько серьезны его предостережения и слова, что он скоро умрет. Однажды приезжий из Америки спросил: «Ах, мистер Гурджиев, что же мы будем делать, когда Вы умрете?» Он свирепо ответил: «Я Гурджиев! Я не умру».
Поток посетителей из разных концов света все возрастал, каждый требовал личной беседы с Гурджиевым. Последний никому не отказывал. Атмосфера невероятного напряжения сосредоточилась не только в его квартире, но распространилась на близлежащие отели, заполненные его гостями, на Белфаст, Рена и Сан Ремо, охватила кафе, в которых мы встречались и беседовали далеко за полночь, студию Сал Плэйел, где несколько раз в неделю проходили уроки движений, — он редко пропускал их.
В августе я отсутствовал в Париже всего два дня. В это время я находился в Сан Ремо на конференции Монтессори. Там я говорил о необходимости учить детей работе над собой. К восхищению самолично председательствовавшей докторессы, я говорил по-итальянски. Освещая эту конференцию, итальянское радио упомянуло и гурджиевские идеи о роли учителей. Когда я вернулся в Париж, он с удовлетворением заметил: «Может быть, это слышал и Папа Римский. Однажды в папском дворце прочтут «Баалзебуба». Может, и я там буду».
Летом, до моего приезда, Гурджиев предпринял несколько длительных автомобильных поездок со своими «телятками» в Женеву, Дьепп, Канны, Виши. Много раз я слушал отзывы об этих потрясающих путешествиях и надеялся когда-нибудь тоже принять в них участие. Между тем, Гурджиев выглядел более уставшим, постаревшим и передвигался с большим трудом, чем год назад. Несмотря на это, он запланировал еще одну поездку. Он хотел посмотреть доисторические наскальные рисунки в пещерах Ласкокс, достоинство которых я ему неоднократно с воодушевлением живописал.
Последний раз в жизни Гурджиев отправился в путешествие в Виши и Ласкокс. Мы поехали на трех автомобилях, некоторые — поездом, чтобы присоединиться к нам в Виши. Одна из неожиданностей, мастером создания которых был Гурджиев, состояла в том, чтобы отправляться раньше назначенного времени. Тот, кто не знал этого, приходил точно вовремя и обнаруживал, что час назад все ушли. Поэтому участники всегда собирались загодя. Невестка Гурджиева, Лиза Трэкол, его племянница Люба и остальные приближенные время от времени выглядывали из окон квартиры. Начиналась загрузка машин. Он всегда брал с собой огромные корзины с едой, в соответствующее время года в кузове были арбузы. Объемистый багаж "теляток" закрепляли на крышах автомобилей, в то время как они бесцельно прохаживались по улице с таким видом, будто им все происходящее смертельно надоело — так оно и было на самом деле. Наконец, появлялся Гурджиев с сигаретой в большом черном мундштуке, в красной феске, небрежно закинутой на затылок и бумажником, набитым тысячефранковыми банкнотами.
На окраине Парижа мы потеряли Гурджиева из виду, чтобы по странной случайности встретиться с ним ночью. Была уже почти полночь, но служащие отеля любезно собрали для нас холодный ужин, к которому была добавлена икра и другие деликатесы, захваченные в Париже. Где бы Гурджиев ни останавливался, даже на ланч, ритуальный порядок тостов никогда не нарушался. Он был хорошо известен и популярен повсюду.
Из бесед в Виши нам открылись новые и чудесные перспективы. Однажды он заговорил о «Внутреннем Боге», направляющей силе всех наших поступков. Он сказал: «Научитесь подчиняться Внутреннему Богу, это в тысячу раз лучше, чем десятку командиров, которые только указывают нам, как жить, но не могут помочь человеку работать». В тот же вечер, он заговорил о бессмертии: «Бессмертие — это очень много, но это еще не все». Он указал на меня и добавил: «Есть два типа бессмертных. Вот у него есть тело Кесджан. Оно бессмертно, но не по-настоящему. Истинное бессмертие приходит вместе с высшими телами. У него есть тело для души — но должно быть также тело для «Я».