Четвертого сентября, в воскресенье, оканчивался месяц моего пребывания в Париже. Ночь накануне я провел в умственной агонии. Утром я отправился в гурджиевское кафе на Rue des Acacias, я видел из окна, как Гурджиев шел туда мимо моемо отеля. Когда я пришел, он не позволил мне сесть рядом, злобно заметив, что я отпугиваю его клиентов. Я присел поодаль. В течение получаса между нами держался барьер враждебности. Затем я заговорил с ним о денежных делах, которыми он просил меня заняться, и он коротко отвечал мне. Чуть расслабившись, он заговорил о ком-то из больных, кого он буквально поставил на ноги, и об обязательстве много за это заплатить. Я понял, о каком случае идет речь, ему действительно удалось почти чудо, которое, однако, не было должным образом оценено семьей молодого человека.
Собственно, я пришел спросить его, не посмотрит ли он мою жену перед нашим отъездом в Англию этой ночью. Он считал, что ей потребуется особая помощь и велел ей приехать из Англии, пока я здесь. Хотя момент был едва ли подходящим, я все равно спросил об этом. Его голос прозвучал необычайно мягко в ответ: «Пусть придет в четверть второго». Я поблагодарил его за все, что он для нее сделал, и добавил: «За то, что Вы сделали для меня, я никогда не смогу расплатиться». Ни слова он не сказал в ответ, прихлебывая чай, словно не слыша меня.
Прошло довольно много времени. Один за другим приходили люди, спрашивали, говорили с ним. Затем мы вновь остались одни, тогда он повернулся ко мне и медленно произнес: «Ты сказал, что не можешь вернуть мне долг — это глупость. Только ты можешь. Только ты можешь вознаградить меня за мой труд. Что такое деньги? Да я могу купить всю твою Англию. Но только ты, — это было сказано с особенным ударением, — можешь отплатить мне работой. А что делаешь ты вместо этого? Перед поездкой я дал тебе задание. Ты его выполнил? Нет, и до сих пор ты противишься. Никогда ты не боролся с самим собой. Все время ты занят своим дурным животным».
Он говорил просто и тихо и хотел добавить что-то еще, но пришел один из его пациентов. Я поднялся, и он кивнул мне: «Возвращайтесь после прогулки». Я не спеша вернулся в отель, сообщил жене, что он ждет ее в четверть второго, и вернулся в кафе.
Пациент, прервавший наш разговор, оказался излеченным паралитиком, который как раз принес плату за лечение — 50.000 франков. «Ума не приложу, как он достал их», — сказал Гурджиев. «Русскому это очень трудно сделать. Но он сумел». И продолжал с доброй усмешкой: «Думаю, это имеет отношение к нашей беседе. Я не спал из-за Вас две ночи. Теперь Вы должны отплатить своей работой».
Я пытался спросить, в чем же моя ошибка, но он опять был занят. Вскоре он поднялся, направился к своей машине, повторяя: «Пусть жена придет в четверть второго».
За ланчем, после того, как он посмотрел мою жену, он заговорил о Сознании: «Сознание есть у всех. Но оно недосягаемо. Осознать возможно лишь путем настойчивой внутренней борьбы. Когда сознание и осознание работают вместе, ошибок, подобных Вашим, можно избежать».
После ланча, подвозя домой мадам де Зальцман, я поделился с ней ощущением неудачи. Она заметила: «Работа изменяет. До какого-то момента продвижение вперед очевидно. Затем наступает период такого недоумения, что очень легко неверное действие принять за правильное». Я ничего не писал о роли мадам де Зальцман, поскольку она не любила делать добрые дела на виду у всех, но для меня, как и для многих из нас, она была мудрейшим наставником и другом и помогала понять, чего же хочет от нас Гурджиев.
Возвращаясь в Лондон, я скорее мучился угрызениями совести, чем гордился своими достижениями. Мне предстояло выполнить нелегкую задачу. Я показал тем из своих учеников, которые не могли ездить в Париж, некоторые из простейших упражнений, освоенных мной с Гурджиевым. Узнав об этом, Гурджиев сказал: «Это крайне плохо. Вы затруднили мою работу с ними». Так что я должен был теперь распутать ту паутину, в которой сам и запутался.