Жак Кальдерой явился на следующий день с чемоданом, полным соверенов, и сообщил, что хедив просит меня принять их, даже если сейчас я ничего не могу для него сделать. От себя он добавил, что надеется на мое согласие, поскольку сам сильно нуждается в деньгах, так что я мог бы отдать ему половину. Согласившись, я взял пятьсот соверенов. Обмен был нечестным, поскольку Аббас Хилми-паша явно считал, что таким образом покупает мою поддержку в его интригах по возвращению египетского трона. В то время я раскаивался совсем чуть-чуть, зная, что Аббас Хилми сказочно богат и часто преподносит подобные подарки людям, которые, по его мнению, могут быть ему полезными. С течением времени это дело становилось все более" и более тягостным для меня, но благодаря ему я понял, что мы годами несем последствия за наши поступки уже после исчезновения внешних результатов. Я осознал, что освободиться от прошлого можно, лишь изменив себя настолько, чтобы перестать быть тем человеком, который совершал поступки. Нечестный человек не становится честным только отказавшись от обмана, но путем внутреннего изменения, благодаря которому он теряет возможность обманывать. Прошло, однако, много долгих лет, прежде чем для меня открылось значение «внутреннего изменения».
Деньги хедива я вложил в дело и вошел в долю в коммерческое предприятие по экспорту инжира из Малой Азии в Лондон, где он был редкостью в том году. За пару недель я получил хорошую прибыль только потому, что мне повезло — я был знаком с нужными людьми. Мой старый турецкий приятель предложил вместе с ним купить шахту по добыче бурого угля. Она работала всю войну и находилась невдалеке от азиатского побережья Дарданелл и имела собственную гавань. Мы с миссис Бьюмон решили посетить шахту, хотя я ничего не знал о добыче угля. На небольшом пароходике, ходившем вдоль побережья, мы добрались до Лапзаки, а там пересели в старый форд тернер. Дороги были практически непроходимыми, а в тех местах, где мы останавливались на ночлег, нас буквально сжирали клопы. Мы проезжали по территории, по официальным сообщениям наводненной опасными бандами, но встречали только деревни, в которых турки и греки мирно соседствовали всего в шестидесяти милях от Баликессира, где турецкая и греческая армии сражались в совершенно бессмысленной войне. Я вновь преисполнился неприязни к законодателям, составлявшим Севрский и Ньюилльский договоры, и увидел, как семена будущей войны были посеяны на Балканах и Ближнем Востоке. Территории Оттоманской Империи обладали неисчерпаемыми природными ресурсами. Народы, их населяющие: турки, арабы, курды, армяне, греки — каждый имел прекрасные национальные черты, которых не хватало другим. Между ними не было ненависти, кроме той, которую разжигали профессиональные агитаторы и политики.
Я говорил обо всем этом со старейшиной одной деревни, расположенной вдалеке от главных дорог, где визит последнего европейца помнили только старики. Я был поражен его пониманием происходящего: «Мы не враждуем с греками. Веками мы живем рядом и научились доверять друг другу. У нас, турок, есть земля и фруктовые деревья, но нет денег, и мы не знаем, как продать урожай. Каждую весну к нам приезжают греческие купцы, и вместе с ними мы оцениваем урожай. Они оставляют нам деньги, чтобы заплатить за сбор и упаковку фруктов и на наши собственные нужды. Осенью мы оправляем урожай в Смирну или Пандерму. Не было случая, чтобы турок послал свой урожай не тому купцу, который оставил ему деньги, и не было случая, чтобы купец не прислал нам отчет о продаже и цене наших фруктов. Мы доверяем друг другу, почему же политические лидеры не могут довериться друг другу? Нам нужны греки, и мы нужны им. И мы, и они разорены этими дурацкими войнами». Говорил он без горечи, скорее сожалея, чем обвиняя политиков, которые не понимают, что за гармонию стоит заплатить.
Я добрался до шахты и понял, что не моту ни разобраться в ее работе, ни оценить ее эффективность. Для меня это была всего лишь дыра в горе, почти заросшая буйной растительностью. Все оборудование состояло из железнодорожной колеи и полдюжины маленьких вагончиков. Наш проводник посоветовал нам найти устабаци, управляющего, который вел все дела. Он оказался дервишем, правоверным мусульманином, готовым идти туда, куда направит его Господь. Он приказал собрать нескольких рабочих и отправить уголь на лодке в Пандерму, где был хороший спрос. Я провел там неделю, произвел мензульную съемку, оставил устабаци достаточное количество денег для выплаты месячной зарплаты и вернулся в Константинополь, чувствуя себя дураком. Совладелец шахты, в которой действительно добывали уголь, я сам ничего не делал и ничего не мог сделать. Работая таким образом, предприятие оставалось слишком маленьким для моих нужд, но его развитие выходило за пределы моих знаний и возможностей. Я привез план и образцы и повесил на дверях табличку «Дарданеллская угольная компания». Мне повезло, я вскоре продал шахту одному левантийцу и выручил сумму, достаточную, чтобы мне не ударить лицом в грязь и удовлетворить денежные потребности моего партнера.