Все это время я чувствовал полнейшую иллюзорность всего, о чем мы говорили. Каким-то образом я знал, что из имущества Абдулы Хамида, равно как и из различных Институтов по улучшению человечества, ничего не выйдет.
Через несколько недель Джон де Кэй сообщил нам, что не может снабдить нас деньгами. Денег у нас с миссис Бьюмон было мало, и мы переехали из дома Королевы Анны в более дешевую квартиру в Блумсбери.
Я начал регулярно посещать собрания Успенского на Ворвик Гарденс, 38 и маленькие группы, собирающиеся по домам разных учеников. Быстро схватывающий идеи, я был приглашен повторять и объяснять сказанное Успенским. Неделя за неделей развивалась «Система», производившая на тех сорок-пятьдесят человек, которые не пропускали занятия, огромное впечатление. Меня увлекала Гурджиевская космология, развертывающая мир за миром с собственными законами и ограничениями и геоцентрическими и антропоморфическими замечаниями, которые сводили на нет философию и теологию нашего времени. С другой стороны, всепроникающий психологический анализ служил противоядием против недоказуемых спекуляций, окружавших теософские и антропософские учения.
Длительные задержки в переговорах о собственности князей больше не беспокоили меня, и я с удовольствием посвящал все свое время днем и ночью «Работе», как последователи Гурджиева называли практикование его метода.
В это время главной моей заботой было самовоспоминание, которое Мшенский считал краеугольным камнем любой стоящей теории человеческой природы. Он побуждал нас делать все, что в наших силах, чтобы помнить себя. О результатах мы рассказывали на наших еженедельных встречах. Никто из нас не знал наверное, что такое самовоспоминание, однако вскоре стало ясно, что мы не можем произвольно помнить себя дольше двух-трех минут. Я отчаянно работал. Это был мой первый опыт «работы над собой», и новый мир открылся мне. Впервые я понял, что имел в виду Гурджиев, когда сказал в нашей первой беседе, что знать недостаточно, необходимо быть. Я был уверен, что самовоспоминание и возможность выбора тесно связаны. Успенский спросил: «Можно ли говорить о выборе применительно к человеку спящему, без постоянного «Я» и не помнящего себя?» Я ответил себе сам: «Я беспомощен и останусь беспомощной игрушкой в руках обстоятельств, пока не буду помнить себя. Все остальное — потеря времени».
Однажды Успенский сказал: «Вы не можете помнить себя без пробуждающего фактора — чего-нибудь, служащего вам будильником и срабатывающего всякий раз, когда вы засыпаете. Простейшими будильниками служат ваши привычки. Заставив себя бороться с привычками, вы сделаете их своими будильниками». Мы все попробовали так сделать. На следующей неделе наш товарищ поделился с нами результатом, который столь поразил меня, что я не в силах его забыть. Он рассказывал: «Я решил бросить курить. День или два это было прекрасным будильником, но потом стало слишком легко. Вечером, направляясь сюда, сидя в поезде, я говорил себе, что бросить курить гораздо проще, чем я себе представлял, и это не может служить будильником. Так, болтая сам с собой, я случайно взглянул на свою правую руку, в которой дымилась наполовину выкуренная сигарета. Я был потрясен и впервые осознал, насколько мы действительно спим».
Через несколько недель нам стало ясно, что борьба с вредными привычками может служить пробуждающим фактором лишь на короткое время. Тогда Успенский сказал: «Нужно принести жертву. Без жертвы ничего нельзя достичь. Попытайтесь пожертвовать самым ценным для вас, только тогда вы поймете, какой это труд — вспоминать себя». На следующей неделе одна женщина взяла слово и с глубоким волнением рассказала нам следующее: «У меня есть чайный сервиз, принадлежавший еще моей прапрабабке. Мы храним его четыре поколения, не разбив ни чашки. Я всегда мою его сама, никому не доверяя. Я сказала себе: «Смогу разбить одну чашку — смогу помнить себя», но я не решилась сделать это. Я так расстроилась, что не спала всю ночь и вздрагивала каждый раз, как вспоминала о чайном сервизе. Что же мне делать?» Успенский холодно ответил: «Если чашка значит для вас больше, чем самовоспоминание, что вы можете сделать? Ничего».
Психологические исследования сопровождались замечательной демонстрацией гурджиевского представления о Вселенной и законах, управляющих ею. Успенский призывал нас находить примеры и соответствия для тех идей, которые он объяснял. Это подвигло меня к изучению восточных религий и языков. Я был убежден, что священные книги индусов и буддистов — неиссякаемый источник мудрости, но вскоре понял, что истинное значение священных книг недоступно в переводах и комментариях. Я заставил себя выучить языки настолько, чтобы понимать оригинальные тексты. В школе Востоковедения я изучал санскрит и пали. Мне повезло встретить настоящего учителя в М. X. Канхере, брамине Сама Веда из Бенареса. Он был святым человеком и прекрасным музыкантом. Происходя из ортодоксальной индийской семьи, он покинул свою касту и отправился в Англию учить. Он был убежден, что его долг — способствовать взаимопониманию между христианами и индусами.